Послеоккупационный период - [47]

— Давайте смотреть правде в глаза!

Зал затихал, и зрачки водителей устремлялись в разные стороны. Каждый понимал правду по-своему, и никто не знал, куда глядят ее глаза.

Таксопарк постоянно застраивался новыми помещениями, цехами, которые возводились под руководством молодого, энергичного инженера — строителя Крутоногого, работавшего хорошо, но недолго. Вскоре после увольнения его водили по территории предприятия в наручниках, и он объяснял следователям, «как заработал свой первый миллион».

После увольнения инженер поехал на Урал, там купил по поддельным документам вагон цинковых белил, которых очень не хватало в торговой сети Одессы. В центре России, на каком-то полустанке, этот вагон отцепили. Крутоногий нашел начальника станции, и предложил ему тысячу рублей за ускорение перевозки. Начальник был членом партии, никогда таких денег в руках не держал, и вообще для решения вопроса там хватило бы одной бутылки водки… Честный железнодорожник сразу же бегом побежал «куда надо», а бывший инженер-строитель «загремел под фанфары». Он не мог жить иначе, деньги липли к его рукам, но «жадность фраера сгубила».

Строитель не был единственным выявленным преступником в таксопарке. Веселый водитель Жорик, от которого никто не ожидал нарушений правил валютных операций, пошел как-то в ресторан «Красный». Подгулял. А при расчете показал официанту портмоне, в отделениях которого были разложены советские рубли и доллары:

— Как будем рассчитываться?

Пьяная похвальба была оценена по достоинству. Доллары тогда нельзя было показывать по секрету даже самому себе. У Жорика дома произвели обыск, обнаружили свадебные золотые кольца, которые приобщили к зеленой двадцатке, и стал он называться опасным валютчиком.

На собрании стали разбираться, как он докатился до жизни такой…

Романтик Жора поехал на целину, чтобы прославиться. Вскоре жратва кончилась, и водка тоже. На холодной казахстанской земле лежат лопаты, доски, гвозди — работай «до не хочу». Сельские комсомольцы так и стали делать. Жорик предпочел «не хочу», и без документов (их у него отобрали по приезду на комсомольскую стройку), бежал домой без оглядки, замечая только, как навстречу ему «едут новоселы — морды невесёлы»…

Приехал домой грязным, голодным, но обогащенным жизненным опытом. Трудовыми подвигами прославляться он больше не жаждал. Дома его документы, кроме паспорта и комсомольского билета, сохранились. В милиции Жорику выдали новенький паспорт «взамен утерянного».

Вот это все ему и припомнили…

Позже, лет через тридцать, когда доллары уже можно было показывать, наш водитель, Андрей, понял такое разрешение излишне буквально. Зашел с ребятами «добавить» в гастроном на Троицкой. При расчете вынул деньги, среди рублей в пачке было несколько однодолларовых купюр. Оплатили «банкет», разошлись. Андрей зашел в свою парадную на Успенской, и здесь на него напали какие-то сосунки, но их было много. Повалили, долго избивали. Последнее, что он запомнил после того, как из его карманов все выгребли, были слова:

— Пошли, дед уже не оклемается…

Кто-то из соседей вызвал «скорую». Отхаживали Андрея несколько месяцев, вернулся в таксопарк он тяжело больным…

Я видел его, когда он приводил в порядок свой таксомотор после длительной разлуки. Автомобиль выглядел таким ухоженным, сверкающим хромированными деталями, с теми же, что и раньше, веселыми подвесными мартышками…

Водители помогли Андрею материально. Знавшие его таксисты стояли на КТП с фуражками, и заезжающие, как всегда, когда у кого-то случалось горе, совали в эти фуражки кто сколько мог, и не скупились.

Это — давняя традиция таксистов, помогать попавшим в беду и их семьям.

А работа в самодеятельной бригаде связистов шла своим чередом. Бригадира или просто руководителя у нас не было. Все вопросы решались сообща. Миша Кушпиль любил и умел договариваться об объемах работ. При этом он ловко пользовался национальной неопределенностью своей фамилии: когда он договаривался с заказчиком-евреем, то представлялся протяжно: — Ми-и-иша Ку-у-шпиль, — с ударением на первом слоге, а с русским — ударение переносилось на второй слог, и фамилия произносилась кратко, на одном дыхании.

Вырос он в детдоме, и сам не знал, кто по национальности. Рано утром Миша непременно был должен выпить стакан водки, при этом его щеки надувались, как у большой лягушки, а лицо становилось пунцовым. Внутри его этот стакан не держался, и он бодро выливал выпитое обратно, в заранее подставленное ведро, при этом сразу восстанавливая силы и внешнюю солидность. Борис Соколов, телефонист из санатория Чкалова, не мог без содрогания и сочувствия смотреть, как Миша «поправляет здоровье», да и мы с Митей в такие минуты отворачивались… Никто Кушпилю не завидовал.

В какой-то месяц бригада получила деньги за халтуры сразу на нескольких предприятиях. Вышло рублей по 600 каждому, по тем временам — очень много. Решили отметить. Посидели в ресторане «Кавказ». Вышли к полуночи, подошли в «Театральный». Официантка встретила нас весело. Борис стоял у входной двери «пятки вместе — носки врозь», и производил всем туловищем немыслимые круговые движения. Митя попросил шампанского.