Послеоккупационный период - [25]

Начали продавать телевизоры «КВН» и «Север», по 400 рублей. Их позволяли себе в основном начальники. Если они оказывались приличными людьми, то звали к себе в гости соседей, чтобы те тоже посмотрели передачи.

На Преображенской[12] между Троицкой и Успенской[13] в магазине «Спорттовары» из витрины нахально глядел на прохожих сверкающей мордой с хромированной ехидной ухмылкой лимузин ЗИМ. Он стоил 40 тысяч. Его никто не покупал. Такое приобретение, даже если на него находились деньги, сулил бесплатную поездку на Колыму, и надолго. В целом же создавалось впечатление, что жизнь налаживается и становится веселее. Это настроение охватывало даже тех, на ком улучшения не сказывались.

В нашем классе оставался невеселым только Марик Нахбо, живший рядом со школой, на проспекте Сталина[14] в пятом номере. Отец его погиб на фронте, а мама не сумела приспособиться к новым условиям. Марик учился старательно, носил комсомольский значок, поэтому его отъезд «на историческую родину» (так кто-то сказал) стал полной неожиданностью. Он, вероятно, был одним из первых одесситов, убегавших от нашей нищеты в неизвестность, где молодым людям приходилось много работать, отбиваясь одновременно от арабов.

Центр города тогда был наполовину заселен евреями. Все мы жили одной семьей, почти никогда не конфликтовали, а если и случались свары, то не на национальной почве. За слово «жид» обидчик мог получить по зубам не только от еврея, но и от каждого, кто такое слышал — просто чтобы не считал себя лучше других по столь малозначительному поводу.

И все же национальный вопрос потихоньку тлел. Я как-то разговорился с соучеником, родители которого оформляли документы для воссоединения семьи «по линии троюродного дяди двоюродной тети». Отец его был неплохо пристроен: он работал тачечником в мясном корпусе Привоза. Парень был озадачен.

— Мой папа переживает, кем он будет там. В израиловке же некого дурить. Там же все — евреи!

— Может быть, и там кому-то надо тачки катать, — пытался утешить его я.

— Да, но, во-первых, он на Привозе — лучший тачечник! А во-вторых, что, ради этого нужно куда-то ехать? — парировал мой товарищ.

Дома, видимо, прорабатывались все возможные варианты.

— Мне недавно предлагали через папу работу ученика рубщика в мясном корпусе, — мечтательно вскинув глаза, продолжал взвешивать все «про» и «контра» мой собеседник.

— Кстати о птичках: я слышал, что одного нашего опытного рубщика в Тель-Авиве недавно уволили за то, что он продал сто двадцать килограммов говядины, когда в наличии по накладной было сто, — вспомнил я разговор соседей по коммуне.

— Во-во! Век живи — век учись…

— Чему?

— Здесь воровать, а там — жить честно, — недовольно ответил приятель.

Его лицо выражало сомнение в моей способности понять эти проблемы. И в самом деле, зачем мне было в них вникать?

* * *

Несколько лет я занимался велоспортом на стадионе «Спартак». Условия там были очень хорошими: летом трек, зимой — тренажеры. При хорошей погоде команда с тренером выезжала на велосипедах «Турист» по дороге к Даче Ковалевского или за город.

Тренировок я почти не пропускал, а каждый вынужденный прогул приводил к болезненному ощущению в мышцах, привыкших к регулярной нагрузке. Иногда нас пробовали на трековых велосипедах.

Белла Наумовна, учительница химии, ставя очередную тройку, приговаривала: «Иди, иди, покрути еще педали».

После того, как я стал показывать хорошее время, мне предоставили «Турист» в личное пользование, а фактически подарили. Я хранил велосипед дома в «фонаре» — остекленном осветительном колодце от крыши до первого этажа.

Какое-то время деревянное перекрытие выдерживало нагрузку, но однажды, когда я встал на него, чтобы снять свой велосипед, конструкция «поехала» — стала медленно сползать вместе со мной. Распластавшись, я уперся ногами и руками в брусья. Внизу, на первом этаже дворничиха хранила старые самовары, примусы, корыта и прочий хлам. Встреча с этими предметами при падении не сулила большой радости. В голове замелькали фрагменты недолгой жизни.

Случайно в ванной комнате (она не работала) оказался сосед, Василий Никифорович. Он увидел меня, крикнул, чтобы я держался. От меня уже мало что зависело. Сосед практически на лету схватил меня за шиворот и вытащил в коридор вместе с велосипедом — я его так и не отпустил.

В проеме фонаря появились головы жильцов второго этажа, проявлявших любопытство по поводу возникшего грохота. Минут пять я был спокоен, затем все тело начало трястись. Это был второй раз, когда дело для меня могло окончиться скверно. Через пару минут «мандраж» прошел.

В 1956 году мама сошлась с моим спасителем дядей Васей. Василий Никифорович был одиноким ветераном войны и хорошим бондарем — специальность потомственная. Они вместе с компаньоном Мишей Вулихом часто привлекали меня в качестве помощника во время выездов в винсовхозы и платили по сто рублей за рабочий день — я мог получить свой заработок, когда хотел. Это были вполне приличные деньги в те времена.

Был у них конкурент — сам он бондарным делом не владел, но умел договариваться с председателями лучше Миши и Василия Никифоровича. Жил этот гешефтмахер в сыром полуподвале на Молдаванке. Во время оккупации он где-то покупал никотин в ампулах и пропитывал этим веществом измельченную папиросную бумагу. На «эрзац-табаке» ему удалось сколотить целое состояние, а потом приумножить его после войны. В принципе ему, человеку одинокому, этих денег хватило бы на весь остаток жизни, но остановиться азартный делец уже не мог. Он переманивал специалистов, в том числе родного сына дяди Васи, Сережу, высокими заработками. О его манере вести дела красноречиво говорит один случай.