Послеоккупационный период - [24]

В это время подошли наши знакомые ребята и передали нам варианты выпускных экзаменов. Интерес к «милицейским будням» сразу иссяк. Мы добросовестно обошли всех друзей, делясь ценной информацией. Не получили пятерок только те, кто совсем не пытался хоть что-то запомнить.

Для меня выпускные экзамены не значили ничего. В аттестате, как у круглого отличника, не было ни одной четверки. Одни тройки.

Моя милиция…

Я впервые увидел работу милиции с близкого расстояния, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Пришел в РОВД Сталинского[10] района. Справа от входа, возле окна, стояла молодая женщина в форме лейтенанта и разговаривала со старшиной.

— Скажите, к кому можно обратиться для получения паспорта? — спросил я, и обернулся на какой-то шорох.

Слева возле стенки вытянулся худощавый парень моих лет, видимо задержанный. Рядом с ним стоял коренастый пожилой мужчина в форме полковника. Внезапно он нанес резкий удар в подбородок задержанному, у которого от этого голова откинулась назад, зрачки закатились куда-то под лоб, а в глазницах оказались белки. Такие глаза бывают только у мраморных скульптур.

Женщина-офицер и старшина смотрели при этом на меня так, как будто ничего не происходило. Впрочем, некоторый интерес к происходящему лейтенант проявляла, видимо, перенимала опыт старшего товарища. «Вряд ли она сможет когда-нибудь так ударить», — подумал я и дал задний ход. Уже никто никуда не идет, и ничего не хочет знать…

О том, что в милиции бьют, я слышал, но почему бьет полковник, когда под рукой есть «унтер Пришибеев»? Возможно, это был какой-то садист-любитель, и ему была нужна такая работа, независимо от числа звезд на погонах?

В новой школе

Вскоре после смерти Сталина отменили раздельное обучение мальчиков и девочек. Большую часть нашего класса перевели в школу № 72 на Жуковского 39. В новообразованном классе оказалось не более десятка детей одесской бедноты, остальные были выходцами из семей среднего достатка и даже элитарных сословий.

В материальном отношении разделение было внушительным. За одной партой могли сидеть дети полунищих мам и «жирных котов». Одних обслуживали домработницы, другие сами как могли помогали своим матерям. На отношения между школьниками это никак не влияло. Имели значение только личные качества. Перед богатыми никто не лебезил.

Я пребывал в гордом одиночестве на своей «Камчатке» возле окна. Возможно, родители некоторых одноклассников опасались моего влияния на их чада. Кто знает, чего можно ожидать от этого Маляра. Меня это мало волновало: «Что нам, малярам? Деньги покрасили, а крышу в карман…»

Как-то мы встретились с Толей Подлессным, увлекавшимся математикой, в районе Кировского сквера. Мы как раз проходили теорему Пифагора. Он предложил мне идти по катетам, а сам направился по более короткой гипотенузе, наискосок. Опыт удался: я встретил приятелей и явился в школу только черед два дня.

Преподаватели были для нас все новыми, кроме физика Арона Евсеевича и директора школы Ивана Филипповича. Учителя оказались людьми редкими — чтобы судить о том достаточно знать, что все выпускники наших двух классов свободно поступили в те институты, в которых хотели учиться и никакая «пятая графа» никому не помешала. Правда, многие на всякий случай «сделались» русскими и украинцами.

Учительница математики Татьяна Осиповна задавала нам решать конкурсные примеры для поступления в МГУ, химичка Белла Евсеевна тоже требовала разбираться в предмете на институтском уровне. Я не был очень уж прилежным учеником, но моих знаний хватило, чтобы легко поступить в техникум связи, а потом и в институт им. Попова.

Арон Евсеевич называл меня «лодар». Перед тем, как вызвать к доске, он делал мхатовскую паузу и говорил:

— А сейчас пойдет отвечать… Кто би ви думали? — лодар счас пойдет отвечать!

— Арон Евсеевич, а почему вы так однообразно шутите и меня называете лодырем? — я привычно поднимался и шел к доске.

— А почему ты учишь физику только на тройку? — вопросом на вопрос отвечал учитель.

— А потому, что если вы поставите мне больше, над вами будет смеяться весь педсовет! Вы полистайте журнал.

— А зачем мне листать? Я что, и так знаю?

Затем он задавал какой-то вопрос. Я на него кое-как отвечал и получал свои три балла.

* * *

Ежегодные снижения цен прекратились. О них долго вспоминали, хотя эти акции только увеличивали разницу покупательной способности между высшими слоями общества и неимущими. На свою зарплату профессоры, партийные чиновники и полковники могли купить еще больше, а работягам большой пользы эти удешевления не приносили.

Экономический прогресс достигался преимущественно за счет дармовой рабочей силы, трудящейся в колхозах за 20 копеек в день[11] и на ударных стройках, где не платили больше и скверно, впроголодь, кормили.

Крестьянам отменили налог на фруктовые деревья, но их уже успели спилить в огромных количествах.

В Пассаже появились в свободной продаже холодильники. Они стоили недорого, 300 рублей, но их мало кто покупал — люди привыкли обходиться без них. Продуктов одесситы много не запасали, было не на что, а то, что наши мамы могли себе позволить, не залеживалось и не успевало испортиться.