Последняя Золушка - [5]

— Очень рад, — сказал я, — что нахожусь в столь изысканном обществе! Да поможет мне пережить это единственный находящийся здесь джентльмен!

— А что, — неожиданно поинтересовалась дама за дальней конторкой, — разве джентльмен здесь единственный?

Остальные захихикали, кое-кто даже слегка зааплодировал, а я весело ответил:

— Писатель не может быть джентльменом по умолчанию!

— О! — воскликнула дама. — Это обещает нам многое!

— Оргазмов словесности я не гарантирую, — галантно поклонился я, — я больше специалист по садо-мазо в области грамматических ошибок и отсутствию запятой перед что!

— А что? — Мадам никак не желала угомониться. — Она всегда там должна быть? Честно говоря, я больше рассчитывала не на уроки грамматики, я хотела бы научиться строить сюжет и писать… ну, скажем, так же легко и связно, как разговариваю!

— Сие есть великая тайна, ведомая далеко не всем писателям! — поклонился я, а дама польщенно улыбнулась. Улыбка была строго дозированная: так улыбается хозяйка, желая поощрить горничную. Этой улыбкой мадам сразу расставила всех по местам: хотя я и находился во главе собрания, а она занимала галерку, — но я был всего-навсего приглашенный массовик-затейник, физкультурник с гармонью, свадебный тамада с надувными шариками и непристойными конкурсами для подвыпивших гостей… она же уселась там, где ей было удобнее.

— Да, да!.. — зашумели девицы, переглядываясь. — Нам бы очень хотелось!..

— …я купила тур, потому что пообещали…

— …ах, я тоже хочу научиться писать!..

— …это мечта всей моей жизни, с детства!..

— …я уже отправляла рассказы на всякие там конкурсы…

Один лишь мужчина не раскрывал рта. Вероятно, он забрел сюда по ошибке и теперь не знал, как смыться, не задев моего писательского самолюбия и не наткнувшись по дороге на пару силиконовых препятствий.

— Ну что ж, — я улыбнулся всем, в том числе единственному представителю сильного пола тоже, — тогда давайте начнем?

Мир номер один. Реальность. Вдохновение и железная задница

Вчера все прошло, можно сказать, гладко: я свел первый мастер-класс к обычному отработанному трепу «как-я-стал-писателем»: немного личной жизни и чуток окололитературных баек. Даже пару анекдотов на грани вдохновенно стравил. Девицы, явно искушенные в таких вопросах куда больше меня, заливались нежным румянцем и, хихикая, жеманились. Спасибо и тому единственному представителю сильного пола, который так и не ушел, дабы не портить мне дебют. Он также проявлял интерес и пару раз, увлекшись, совсем не по-господски ржал, разевая пасть с безупречными акульими клыками. Однако сегодня его не было. Девиц, похоже, еще прибавилось. Или это я вчера неправильно их сосчитал?

— Вы пишете, когда вас посещает вдохновение?

О господи… Я сжал зубы, чтобы не выругаться словами, которые в этом заведении произносить было не принято. Хотя черт его знает, что тут было принято и чего они действительно от меня ждали? Скорее всего, они смутно отождествляли меня с героем моих же опусов — демонстрировал же я вчера и трехдневную небритость, и хамоватый напор. Возможно, вчера, на нашей первой литературно-массовой оргии, я по полной излучал не свое, личное, богатое лишь замысловатыми комплексами и интересное разве психиатрам, а удачно сымитировал ауру героя Макса — тот сорт неотразимой брутальности, при котором дамам сначала хотелось непроизвольно стиснуть колени, а потом развести их?…

— Если бы я ждал вдохновения, то написал бы не тридцать два романа, а тридцать два четверостишия, и то в лучшем случае, — веско проронил я. — Вдохновение я оставляю поэтам. Прозаику, удел которого КРУПНАЯ проза, — я нарочито подчеркнул слово, — вдохновение не по карману! Вдохновение — дорогая, элитная, эксклюзивная штучка! — Я послал ироническую улыбку спросившей, также весьма дорогой, элитной и эксклюзивной, и эта штучка иного рода поглотила ее без остатка, словно черная дыра. — Писателю скорее нужна железная задница, потому что роман — это долгоиграющая пластинка… весьма долгоиграющая! И крутить ее нужно по десять-двенадцать часов в день. Иногда даже по шестнадцать.

— Да-а-а?…

Нежные глазки расширились, розовые губки скривились. Да, милая моя заводная куколка для богатых папиков, двенадцать часов за клавиатурой, когда задница действительно уже не чувствуется, пальцы припухают и болят, глаза словно песком засыпаны, красные и слезятся, а на ужин — все те же бутерброды с засохшим сыром, потому что ты увлекся и некогда было сходить в магазин, а сейчас просто уже не дойдешь до любимого круглосуточного на углу… Не нужно тебе этого, моя девочка Барби! Не нужно вместе с вдохновением, отсиженным напрочь задом и сыром, каким бы даже дворовый пес побрезговал, милая моя штучка с штучкой! Даже если тебе будут платить чистыми не гривну тридцать четыре с каждой проданной макулатуры в полтинник ценой, а, зашибись, целую гривну пятьдесят! Ты еще не так надула бы свой дорогостоящий ротик в ужасе от того, как дешево оплачивается книжная проституция, не в пример тарифам, по которым идешь ты… так что все это не твое, детка. Зря ты выбросила заработанное или подаренное и купила этот тур со склизкой форелью, холодной, воняющей тиной водой, красивой только издали, и этим жалким писателишкой на сдачу. Ничего из полученных здесь впечатлений тебе не пригодится. Возвращайся-ка ты, пока не поздно, к привычному: дорогому, теплому, комфортному, понятному… Где и ты, милая девочка, также востребована и понятна. Ты допустила оплошность, минутную слабость — захотела познакомиться поближе с модным щелкопером, потому что прочитала у него «все-все-все»! Тридцать два тома, годящихся для растопки каминов холодными осенними вечерами. Бестселлеры, хорошо помещающиеся в дамские сумочки и прекрасно скрашивающие поездки в метро. Когда в течение сорока минут больше нечем себя занять, кроме Макса-борца-со-злом. Героя с тугой ширинкой и остальным, что только дорисует твое «все-все-все». Зря ты ищешь во мне сходство с сим персонажем: мы с Максом похожи лишь в одном — мы оба ненастоящие. Он — бумажная, кое-как прорисованная фигурка, топорно вырезанная ножницами моего воображения, а я… со мной все еще хуже. Я раб Макса, исполняющий все его прихоти, крепостной, являющийся по первому зову. У него тридцать два тома полновесной жизни, у меня — все та же душная, захламленная конура, из которой я не выбираюсь почти никуда, разве пару раз в год Макс милостиво меня отпускает — на семь дней от силы. И тогда я схожу с ума, не зная, как разумнее распорядиться выпавшей неделей свободы. И делаю глупости, которых он, Макс, никогда бы себе не позволил. А когда снова возвращаюсь в свою кабалу, то чувствую почти облегчение, почти счастье! Только не нужно путать это с радостью творчества или вдохновением, о котором вы тут рассуждаете. Потому что я и сам толком не знаю, что это такое… Временами я думаю, что оно, это самое вдохновение, — лишняя обуза. На Пегасах не возят кирпичи, моя дорогостоящая девочка…