Последняя женщина в его жизни - [9]

— Едва ли вы помните меня, мисс Тирни.

— Конечно помню! — Девушка выпрямилась в шезлонге. — Вы великий Эллери Квин, божий дар Райтсвиллу.

— Не смейтесь надо мной. — Эллери опустился на стальной стул.

— Я и не думаю смеяться.

— Вот как? И кто же меня так называет?

— Очень многие. — Ее холодные голубые глаза поблескивали на солнце. — Конечно, я слышала, как некоторые говорят, что вы скорее дар дьявола, но брюзги есть повсюду.

— Вероятно, причина в том, что, когда я начал приезжать сюда, здесь возросла преступность. Закурите, мисс Тирни?

— Конечно нет. И вы тоже не должны курить… Проклятие! Никак не могу отделаться от профессиональной привычки читать нотации.

На девушке были жакет и слаксы мышиного цвета, которые ее не украшали, и Эллери подумал, что длинные прямые волосы тоже не подходят к ее лицу и габаритам. Однако это компенсировалось дружелюбием, которое, как он подозревал, она тщательно культивировала. Эллери мог понять, что Джонни Бенедикт с его поверхностным взглядом на женщин нашел ее привлекательной.

— Я так рада, что вы решили выйти из убежища, — оживленно продолжала Элис Тирни. — Джонни грозил нам всеми карами, если мы не оставим вас в покое.

— Вообще-то я пришел сюда только по одной причине: задать вопрос, который может показаться вам странным.

— Вот как? — Элис выглядела озадаченной. — Какой вопрос, мистер Квин?

Эллери склонился к ней:

— У вас сегодня что-нибудь пропало?

— Пропало? Что именно?

— Что-нибудь личное. Скажем, предмет одежды.

— Нет…

— Вы уверены?

— Ну, вообще-то я не проводила инвентаризацию. — Элис Тирни засмеялась, но умолкла, так как Эллери не засмеялся вместе с ней. — Вы серьезно, мистер Квин?

— Вполне. Не могли бы вы потихоньку подняться к себе в комнату, мисс Тирни, и проверить ваши вещи? Я бы предпочел, чтобы никто в доме не знал, что вы делаете.

Девушка встала, пригладила жакет и устремилась к дому.

Эллери ждал с терпением, обусловленным ситуацией, когда впереди маячит какая-то загадка, еще не приобретшая четких очертаний.

Элис вернулась через десять минут.

— Странно, — промолвила она, опускаясь в шезлонг. — Исчезла пара моих перчаток.

— Перчаток? — Эллери посмотрел на ее руки. — Каких именно, мисс Тирни?

— Белых длинных вечерних перчаток. Единственная пара, которую я взяла с собой.

— Вы уверены, что они у вас были?

— Я надевала их к обеду вчера вечером. — Ее щеки стали пунцовыми. — Джонни предпочитает, чтобы его женщины одевались безукоризненно. Он ненавидит неопрятность.

— Значит, белые вечерние перчатки. А еще что-нибудь пропало?

— Вроде бы нет.

— Вы проверили?

— Я просмотрела все вещи. Зачем кому-то могло понадобиться красть вечерние перчатки? В Райтсвилле от них мало толку. Я имею в виду — среди людей, которые воруют.

— Это, конечно, проблема. Прошу вас, мисс Тирни, никому не рассказывать о краже и о моих вопросах.

— Разумеется, если вы просите.

— Кстати, где все?

— Собираются ехать в аэропорт встречать мисс Смит — секретаршу Эла Марша. Она должна прилететь в половине шестого. Энни и Моррис готовят обед на кухне.

— Моррис Ханкер?

— Разве есть еще один Моррис? — Элис усмехнулась. — Очевидно, вы его знаете?

— Да. Но кто такая Энни?

— Энни Финдли.

— Финдли?..

— Ее брат Хомер держал гараж на Плам-стрит. Знаете, где граничат Хай-Виллидж и Лоу-Виллидж.

— Господи, Хомер Финдли и его «Эх, прокатитесь!». Как он поживает?

— Покоится в мире, — ответила мисс Тирни. — Сердечный приступ. Я закрыла ему глаза в больничной палате шесть лет назад.

Эллери удалился, размышляя о бренности всего земного и других вещах.

* * *

Инспектор Квин отправился на «кугуаре» в город и вернулся, гордый своей находкой. Он обнаружил неизвестный Эллери магазин, где продавали свежую рыбу и моллюсков.

— Не мороженых, сынок, — когда морозишь рыбу и особенно моллюсков, половина вкуса пропадает. Подожди, пока увидишь, какое меню я запланировал на сегодняшний вечер.

— Какое, папа?

— Я же сказал, подожди. Не будь таким любопытным.

То, что его отец подал к столу вечером, он сам назвал «ирландским буайесом»,[28] по мнению Эллери, ничем не отличавшимся от средиземноморской разновидности, за исключением того, что был приготовлен ирландцем, который исключил шафран («Терпеть не могу эту желтую гадость!»). Обед был великолепным, и Эллери воздал ему должное. Но когда инспектор предложил отправиться в город и посмотреть «один из этих фильмов, где все бегают голыми», Эллери стал менее общительным.

— Почему бы тебе не пойти без меня, папа? Этим вечером я не в том настроении, чтобы смотреть кино, даже «где все бегают голыми».

— Ну и чем же ты займешься?

— Послушаю музыку. Может, выпью сливовицы, аквавита или еще чего-нибудь из запасов Джонни.

— Может, я доживу до завтра, — проворчал его отец, но, как ни странно, удалился.

«У старика еще есть либидо», — с удовлетворением подумал Эллери.

Он не собирался общаться с Моцартом, тремя «Б»[29] или интернациональным содержимым бара Бенедикта. Как только звук мотора «кугуара» замер вдали, Эллери надел темный пиджак поверх белого свитера, взял фонарик в кладовой с инструментами, оставил свет в комнатах и играющую кассету в магнитофоне и выскользнул из коттеджа.