Последняя жатва - [74]

Глава 43

Я стараюсь не смотреть на пшеницу, когда сворачиваю на нашу подъездную дорогу. Я должен был завершить жатву уже несколько дней назад, но за последнее время дело почти не сдвинулось с места. И, похоже, вообще неважно, сколько времени я провожу в поле. Потому что я просто езжу по одним и тем же участкам опять и опять. И с тех пор, как мне приснился сон про того быка и я проснулся на движущемся комбайне, я боюсь пшеницы… или комбайна…а может быть, я просто боюсь самого себя.

Эли считает, что мне просто нужно выспаться. Возможно, она права. Дай бог, чтобы она оказалась права, потому что иное объяснение слишком ужасно, чтобы о нем думать.

Я смотрю на свое отражение в зеркале заднего вида и, прежде чем пойти в дом, хлопаю себя по щекам. Пусть я психически, физически и эмоционально истощен, но я не допущу, чтобы это увидела Умничка.

Едва я открываю дверь, как она с размаху налетает на меня. Я чувствую, как у нее урчит в животе, прижатом к моей ноге.

– Ты, что, голодная?

Умничка кивает, но не отпускает мою ногу.

Я иду в сторону кухни на негнущихся ногах, словно чудовище Франкенштейна, и волоку ее на себе. Умничка начинает хихикать.

– У нас есть оладьи, – говорит она, садясь за стол перед полной оладий тарелкой.

– Они что, остались здесь от завтрака? – спрашиваю я и тыкаю верхнюю оладью вилкой. Она тверда, как камень.

Я открываю холодильник и обнаруживаю, что он практически пуст. Маринованные овощи, кое-какие приправы и побуревший испорченный салат. Я сказал маме, что не хочу, чтобы она обслуживала меня, когда мы ужинаем, но я вовсе не имел в виду, что она должна вообще перестать готовить нам ужин.

– Так дело не пойдет, – говорю я и собираюсь направиться в гостиную, но тут Умничка вкладывает свою маленькую ручку в мою руку.

– Оладьи хорошие. Их испекла Эли. Не беспокойся. Если их залить сиропом, они станут мягче.

Я смотрю на нее сверху вниз, и мое сердце размякает. Она не хочет ссор. И, честно говоря, я тоже. Надо будет побеседовать с мамой позже.

– Ты права, – говорю я.

Ее лицо расплывается в улыбке, и она тянет меня обратно к столу.

Умничка перебирает стопку оладий, выбирает самую лучшую и кладет ее на отдельную тарелку.

– Для Джесс. – Она ухмыляется и заливает остальные оладьи сиропом.

Я беру из ящика для столовых приборов две вилки. Он почти пуст. И неразобранной посуды накопилась целая гора. Весь дом производит гнетущее впечатление, как будто надо всем здесь нависла темная туча.

– Хочешь завтра после школы поработать вместе со мной в полях? – спрашиваю я. – У меня никак не получается закончить с пшеницей на переднем участке.

– Еще бы! – Ее глаза загораются.

Похоже, сахар из сиропа с током крови мгновенно попадает ей в мозг, потому что, прожевав два куска оладьи, она начинает трещать как сорока.

Теперь, когда Джесс забаррикадировалась в своей комнате, а мама впала в апатию, Умничка явно изголодалась по общению. Скорее всего, она провела в одиночестве весь день.

Я чувствую себя немного виноватым из-за того, что закинул куклу-пупса, единственную ее подружку для игр, под кровать. Возможно, мне следует помочь ей найти ее куклу.

– Я заметил, что в последнее время ты больше не носишь с собой свою куклу-пупса.

Умничка пожимает плечами:

– Она очень занята.

– Да ну? – Я стараюсь подавить смех. – И чем же она занята?

Я подталкиваю последний кусочек оладьи к Умничке. Она тут же запихивает его в рот.

– Она помогает Джесс.

– Что ж, пожелай ей удачи в этом деле.

Через собачью дверцу внизу входной двери в кухню вбегает Хэмми, большой и грязный. Умничка опускает свою тарелку, чтобы пес смог слизнуть с нее остатки еды, затем он выбегает вон.

– С Хэмми нам не нужна никакая посудомоечная машина. – И она протягивает тарелку мне.

Я отношу тарелку в мойку и промываю ее с мылом. Из окна кухни я вновь вижу Хэмми – он, как всегда, бегает вокруг пшеничного поля.

– Этот пес – как ты думаешь, что он там делает весь день и всю ночь?

– Он очень занят.

– Он тоже помогает Джесс? – с усмешкой спрашиваю я.

– Нет, глупый. Он сторожит.

– Чтобы туда не попало ничего дурного?

– Чтобы ничего дурного не выбралось наружу, – говорит она.

Я роняю тарелку в мойку. И, обернувшись, смотрю на Умничку – она сладко зевает, широко разинув рот, и случайно размазывает сироп по лицу. У нее падение уровня сахара в крови, не иначе.

– А теперь готовься ко сну, – мягко говорю я и, взяв тарелку с едой для Джесс, веду Умничку наверх, в ванную, чтобы она могла искупаться. Я наполняю ванну горячей водой и жду под дверью. С тех пор, как умер отец, она хочет сама мыться… сама одеваться… и даже сама подстригает себе челку. Никому не дает расчесывать ей волосы щеткой или делать прическу. Поэтому она вечно и ходит с этими своими несимметричными косичками. Наверное, она все-таки взрослеет, но не слишком быстро, потому что из-за двери я слышу, как она плещется, играя в воде, и поет свою песенку-считалку.

Она выходит из ванной, одетая в ночную рубашку, вся розовая и сияющая.

– Я ни капельки не устала, – говорит она и опять широко разевает рот в зевке.

– Я знаю, но тебе нужно как следует отдохнуть перед завтрашней работой в поле. На комбайне ты должна будешь смотреть в оба.