Последняя Утренняя Звезда - [2]

В ней сосредоточено все мое искусство: небольшая, не толще большого пальца и не длиннее ладони, кожаный переплет потрепан и покороблен огнем, водой и руками сотен адептов, живших до меня. Последним был Манихей. Я до сих пор слышу его слова: "Учи хорошо. В ней все заклинания пиромании, искусства Пламени. Если ты выучишь ее всю, то сможешь призывать огонь из ветра и льда, и даже свести молнию с неба." Да, учитель, я так и делал, и уничтожил всех наших врагов…

Я ставлю книги на место. Кереб молчит. Его беспокоит только наше ежевечернее занятие — я диктую ему историю Войн Огня и Червя. У него нет причин любить меня. Я ничего не плачу ему и не подарю безбедное существование. Его прислал сюда Высший Жрец далекого Перрикода, и приказал разделять со мной мою ссылку; тогда Кереб ожидал каких-то великих дел. С тех мы вместе переносим наказание. Мое — на всю жизнь, его, возможно, закончится, когда наша работа, вот эта история, подойдет к концу.

То есть сегодня, если позволят Ре и моя память.

Так что Кереб садится около меня с пером и чернилами, готовый, и делает вид, что рад этому, хотя мы оба знаем, что можем освободить его от мук труда. Неужели они думаю, что я также глух, как и слеп? Разве после ночной диктовки я не слышу, как копыта лошадей клацают по каменному двору, как кричат всадники и стонут, открываясь, тяжелые ворота? А в ночной тишине разве я не слышу, как стук подков по мостовой отражается эхом от каждого утеса и несется из-за каждого поворота.

Внутренним взглядом я слежу за всадником: дорога до Перрикода, пять дней и ночей, одна почтовая станция за другой, пока он не окажется в воротах храма.

Только Высший Жрец знает, что случится с моими словами. Возможно он прочитает их, с унылой улыбкой на лице, с которой он встречает разглагольствования еретиков и прелюбодеев. Возможно, что это я. Но я не только еретик и прелюбодей: я говорю правду, а правда слишком опасна для него.

И тем не менее, сегодня вечером я буду делать в точности то, что делаю каждый вечер: говорить теням. И буду надеяться, что кто-нибудь кроме Высшего Жреца прочитает эти слова: завтра, на следующий день или через тысячу лет…

Я глубоко вздыхаю. В воздухе стоит особый запах: настало время, когда цветы, растущие рядом с башней, начинают закрываться; их запах уплывает вдаль, как расплывшееся воспоминание.

Погасли последние лучи солнца. Я помню, как такими вечерами горы становятся нежно-фиолетовыми и ящерицы греются на теплых холмах, еще не остывших от дневной жары. Вереск расцветет через месяц или два. Вереск! Я никогда не мечтал о таком в холодные годы моего детства. Даже самые жизнестойкие цветы не цвели в долгие годы холода и недостатка солнца.

Снизу я слышу голоса и смех в трапезной. Я могу нарисовать в уме эту сцену. Из окон и дверей кухни льется желтый свет, похожий на золотой огонь. Аколиты потеют над котлами. И даже сквозь болтовню я слышу куплеты непристойной песни. Опять они напились хмельного пива, которое приносят в монастырь фермеры из фруктовых садов на равнине, лежащей далеко внизу.

Но меня смех только радует. Когда-то я поклялся: смех никогда не умрет. И пускай никогда страх и побои не вернутся в Форгхольм. Хотя я и Аббат, но я и человек, тоже.

Настала ночь: тени накрыли весь мир, как сорок лет назад, когда темнота покрывала солнце и землю даже днем.

Пока не пришла она, и не зажгла солнце вновь. День вернулся, и Ре опять показал свое лицо ей, Светоносице.

В детстве, когда я в первый раз жил в этой башне, возвращение Ре было для меня всем, я жил ради него и надеялся только на него; разве я не жрец Огня и Возрожденного Солнца? Но послушай, писец: сейчас я стар, вера исчезла, и если бы я смог вернуть сладость и предрассудки юности, не теряя ничего другого — даже кровавые жертвоприношения и ожоги, описанные в той самой книге, Книге Света, которая находится на каминной полке — я вернул бы себе веру, в которой было мое единственное счастье.

Но теперь у меня нет веры — за исключением той, что живет в моем сердце. Поверь мне, Кереб, я видел оригинал Книги Света — он стал пылью; я встретился с призраком Мага Маризиана, который написал ее — он странствует не в раю, а в проклятых областях Мира Теней. А Ре? Я пронесся через сердце солнца и обнаружил, что солнце горит в моем сердце. Вот что важно: свет внутри. Пускай он горит в то недолгое время, когда мы живем на земле — пускай он горит в смехе новичков в кухне внизу, в недолговечных красках полевых цветов, в улетающих криках птиц в небе: горит для всего живущего, постепенно пожирает себя и умирает.

Но сейчас мне опять нужен огонь, хотя и неяркий. В моем сознание темнота, в которой тонут старческие мысли, становящиеся еще мрачнее ночью, во время Исса. Старое зло шевелится, как невидимые призраки в моей памяти.

Хотя мы победили в войне, разрушили города и храмы Исса, зло не умерло: оно никогда не умирает, только спит. Где-то под землей — в склепах и катакомбах, да и в самих могилах — оно ждет, как свернувшаяся кольцами змея, Червь, который ест свой хвост и ждет, когда придет его время. О дети Ре, будьте бдительны!