Последняя рукопись - [126]

Лин вздрогнула, услышав шум двигателя спустя два часа. Когда открылась дверь, она еще больше вжалась в кресло. Жюлиан подошел и обнял жену сзади, скользнув губами по ее шее.

– Готово.

Его слова, его запах… Лин зазнобило. Он встал перед ней, взглянул на бутылку виски, потом на запертый чемодан на колесиках:

– Что это значит? Ты собираешься уезжать?

Лин сделала глубокий вздох и вытащила из-под пледа фотографию:

– Ты мне можешь объяснить?

Жюлиан взглянул на снимок:

– Это что?

– А ты не знаешь?

– Нет, конечно. Скажи мне.

– В тот вечер, когда твой отец утопился, там оказалась камера. Она была скрыта среди деревьев на другой стороне реки. Ты знаком с Беранже Аргу?

– Кто это?

– Кое-кто, кого ты хорошо знаешь. Орнитолог. Его, как и тебя, интересует колония тюленей. К нам приходил Колен, он показал мне видеозапись. Человек, которого ты видишь на фотографии, смотрел, как твой отец тонет в волнах.

Жюлиан рухнул в кресло:

– Поверить не могу.

Лин молчала, прижав колени к груди. Собственный муж внушал ей страх, ее одолевали ужасные картины: Жюлиан, раздробивший ногу Джордано… То, как он ударил вора с рыбьим лицом… Размозженный затылок сыщика… Можно ли объяснить амнезией все эти чрезмерные реакции, которых она за ним прежде не знала? Неужели Жюлиан так ожесточился после того, как на него было совершено нападение?

Суровый голос отвлек ее от этих размышлений:

– …Хотя бы, почему я могу иметь к этому какое-то отношение?

– Почему, когда тебя выписали из больницы, ты позвонил отцу, а не мне?

– Почему? Да потому, что хотел сделать тебе сюрприз! Я сказал отцу, что все хорошо, что мы ждем его завтра на рождественский ужин. Я остался дома и ждал тебя. Главное, я не хотел испортить эффект.

Он поднялся с места и заложил руки за голову. У него на лбу выступил сосуд.

– Твою мать, Лин! Ты что, меня подозреваешь? Зачем бы я стал делать такое? Тебе не пришло в голову, что фигура на фотографии – это, возможно, тот самый чертов паразит, который обокрал нас?

Он подошел к окну, широко распахнул его и стал вглядываться во тьму. В комнату ворвался ветер.

– Кто тебе сказал, что сейчас он не наблюдает за нами? Что он не хочет уничтожить нас?

Он замер перед бескрайним пространством за окном. Потом вернулся к жене, попытался обнять ее, но она отпрянула и рывком поднялась с кресла.

– Прости, мне не по себе. Что-то в тебе коренным образом изменилось. Я не знаю, что именно, и не знаю, случилось ли это еще до того, как ты срежиссировал нападение на самого себя и обрек нас обоих на этот ад. Но в любом случае ты уже не тот человек, которого я знала.

Она надела пальто и взяла чемодан.

– Я на несколько дней возвращаюсь в Париж. Мне надо подумать.

Он, сгорбившись и безвольно опустив руки, печально посмотрел на нее:

– Значит, ты покидаешь меня в такое тяжелое время? Ты оставляешь меня наедине с моей треснувшей памятью? Мы с тобой связаны навсегда, ты что, уже забыла?

– Я не забыла. Нет часа, чтобы я не слышала этого проклятого звука ударов лопаты. Стоит мне закрыть глаза, я вижу раздувшееся лицо Джордано. Но завтра мне надо кое-что сделать. Надеюсь, поездка даст наконец ответы на мои вопросы. Чем бы ни завершилась эта мука, для меня сейчас нет ничего важнее.

77

Вскрытие закончилось, Вадим и Эр некоторое время назад покинули промерзший зал. Вечером 29 декабря Вик, засунув руки в карманы, в одиночестве стоял перед телом, обнаруженным в доме на окраине Вьенна. В ярком свете прозекторской нижняя часть трупа отливала голубым, словно выступая из чистой прозрачной воды. А верхняя напоминала выжженную землю, черную и красную, с нереальным рельефом.

Заключения судебно-медицинской экспертизы соответствовали картине с места преступления. Когда Офелия Эр вскрыла желудок, она сразу по запаху определила: виски. Несколько таблеток снотворного остались непереваренными. Тело не перемещали, и оно не имело никаких иных повреждений, кроме тех, что были вызваны падением в камин. Токсикологическое исследование должно было подтвердить то, что уже и так предполагал судмедэксперт: падение, спровоцированное употреблением смертельной смеси алкоголя и снотворного.

Выходит, Вик никогда не увидит лица этого человека. Почему Жорлен до последнего вздоха так остервенело стремился уничтожить все свои следы? С какой целью? Сыщик вспомнил про романы Лин Морган, подброшенные в библиотеку интерната. Про нападение на мужа писательницы. Задумался обо всей этой не поддающейся разгадке истории в Берке. Если Мориарти и впрямь мертв, то он оставил после себя чертовски трудную задачку.

Вик погасил лампы, погрузив труп в темноту, и остался в зале. Он не двигался, словно надеясь не спугнуть объяснения, которые вот-вот сами выскочат из мрака. Однако смерть предпочла не быть болтливой. Тишина раздражала Вика, и он вышел. Гренобль замело, с неба валились такие нежные хлопья снега, что Вику казалось, будто он вдыхает замороженную пыль. Осточертела ему эта зима, эти горы и все остальное. Что он вообще здесь делает? Корали… Она, только она одна теперь привязывала его к региону, где он прожил всю жизнь.

Когда его коллеги вернулись в дом Жорлена, Вик в ожидании результатов анализа ДНК пошел в кабинет и уселся в свое кресло. Сейчас он был не способен ни на что, кроме ожидания. Ему было необходимо последнее доказательство того, что человек из камина – это действительно Мориарти, он же Давид Жорлен, он же Люк Тома, он же появившийся неизвестно откуда и оставленный в помойке безымянной матерью мальчик. Четырехместная матрешка.