Последняя река. Двадцать лет в дебрях Колумбии - [6]

…Я сменил место, поймал накидкой разную мелюзгу для наживки, отошел еще дальше и снова принялся удить. На этот раз пираний опередила другая рыба — красивый сом из тех, которых на Ориноко обычно называют тихерета, а наука именует Paulicea lütkeni. Он весил килограмма три-четыре, и это совсем немного, если учесть, что самые крупные тихереты достигают сорока килограммов.

Пока я вытаскивал из воды сопротивляющегося сома, явились пираньи и, конечно же, набросились на него. Видно, с их точки зрения, в его поведении было что-то ненормальное. И они успели оборвать ему почти весь хвостовой плавник, прежде чем я извлек его на берег.

Крючки жерлиц оказались аккуратно обчищенными. И тут поработали пираньи. Я наживил крючки заново двумя сомиками и направился к лагерю, откуда незадолго перед тем до меня донеслись три выстрела и рокот подвесного мотора.

Карлос Альберто был занят разделкой маленького оленя, который задумал переправиться через реку поблизости от нашей стоянки, но был сражен из малокалиберной винтовки Фреда. Большую часть мяса мы засолили и закоптили, а остального вместе с моей тихеретой хватило на плотный обед пяти проголодавшимся мужчинам. После еды я сел на бревно у воды, спиной к угасающему костру и долго смотрел, покуривая, как сгущается сумрак над рекой.

Две кваквы пролетели мимо черными тенями на багровом фоне вечернего неба. От всплывающих рыб разбегались серебристые круги на темной поверхности воды ниже ониксовой кромки леса на другом берегу. В небе загорались звезды. Из чащи доносился крик исполинского козодоя, ему откликалась сова. Слабый металлический стрекот предварял концерт ночных насекомых. Душа моя наполнилась глубоким удовлетворением. Я в лесу… как хорошо!

Странное дело. Двадцать лет странствую по диким дорогам, а первый вечер новой экспедиции, первая ночевка в поле все так же волнуют, так же заманчивы, и упоительны. Завтра новый день, и за каждым кустом, за каждой излучиной реки ждет столько неизведанного, что, кажется, ни годы, ни усталость не лишат меня способности воспринимать очарование диких дорог…

Давно стемнело, когда я наконец пошел к своему гамаку и забрался под полог. А еще до рассвета мы поднялись и, пока Карлос Альберто жарил оленину и варил кофе, начали готовить к походу пирогу. После завтрака мы простились с Луисом Барбудо и пошли на веслах вверх по Каньо Лосада. Где глубина поменьше, работали шестами. На перекатах местами приходилось вылезать из лодки и перетаскивать ее через камни. А кругом занимался новый день, свежий, омытый росой. Над нами по двое, стаями, шеренгами пролетали попугаи, по большей части зеленые амазонские с ярко-желтым лбом, но были среди них и крикливые яркие ара. На плодовом дереве у реки пировали гротескные туканы[8], через реку проносились дикие голуби, в лесной чаще затеяли свой утренний концерт рыжие обезьяны-ревуны[9].

Против течения мы продвигались не быстро, от силы три километра в час, но все равно это было вдвое-втрое больше того, что мы бы одолели, продираясь сквозь лес с заплечным мешком и с мачете. В лесу и десять километров в день — достижение, а по реке мы могли, не очень себя утруждая, пройти около тридцати километров, да лодка еще несла багаж, которого хватило бы на десять человек, если тащить на себе.

Но, конечно, мы отправились в экспедицию не для того, чтобы побивать рекорды скорости, а чтобы найти настоящую большую анаконду. Во время Макаренской экспедиции 1959 года, поднявшись вверх по этой речушке, я обнаружил на песчаном берегу след здоровенной змеи (этот случай описан в моей книге «В краю мангров»). Самой анаконды я не увидел, но, судя по ширине следа — тридцать восемь сантиметров, — змея была немалая! Матеито не слышал о том, чтобы после того в этих краях кто-нибудь убил большую супаи. Так может быть, она по-прежнему ползает в здешних лесах! Глядишь, с тех пор еще подросла… Трудно представить себе, чтобы у такой анаконды были естественные враги.

Мы придирчиво осматривали все песчаные пляжи. Следов было предостаточно: олени, капибары, пекари[10] и тапиры. Отпечатки широких лап — ягуар; лапы поменьше — пума. Следы выдры, оцелота[11], паки[12], разных птиц. Около самой воды проползали кайманы и черепахи. Но никаких признаков великой змеи.

Солнце поднималось все выше, появились песчаные мухи, попугаи и голуби укрылись в тень под пологом леса. В одном месте над нами пролетела гарпия[13]. С расправленными крыльями, переваривая утренний улов, сидели на поваленных деревьях бакланы и змеешейки[14].

Около полудня мы высадились на очередном пляже, сварили кофе и передохнули в тени длинных густых ветвей, но песчаные мухи так неистово нас атаковали, что уже через полчаса мы продолжили путь вверх по реке. Снова перекат. Раздавшееся вширь русло здесь было настолько мелким, что нам пришлось вылезать из пироги и идти вброд.

Вода прозрачная, дно выстлано гравием. Значит, электрических угрей можно не опасаться, ведь они — во всяком случае днем — предпочитают глубокие темные заводи. Иное дело хвостоколы. Осторожности ради мы тыкали в дно палками. И раза два видели, как плоская рыбина отрывается от гравия и скользит прочь, чтобы тут же опять слиться с дном. Шип хвостокола не опасен для жизни, но боль от укола адская, человек на много дней, а то и недель выходит из строя. Мы не могли позволить себе терять столько времени.