Последняя отрада - [63]

* * *

Николай отправился в торговое местечко, а так как ему надо привезти домой муку, то он решает ехать на лошади. Я хорошо знаю, что мне следовало бы уехать с ним, потому что я тогда мог бы сесть на пароход послезавтра; я говорю об этом Николаю, уплачиваю за свое содержание. Пока он запрягает, я усердно упаковываю свои вещи.

О, это вечное странствование! Не успеешь устроиться на одном месте, как уже снова живешь в беспорядке в другом,- ни дома, ни настоящего прибежища. Что это за звон? Ах, да, ведь это фру Ингеборг в первый раз выпускает коров на пастбище! Теперь будет много молока… Приходит Николай и ждет чего-то. Ах да, мешок…

- Послушайте, Николай, не слишком ли рано выпускать коров?

- Пожалуй. Но и в хлеву их оставлять больше не стоит, они скучают.

- Вчера я был в лесу, хотел сесть, но побоялся сидеть на снегу. Да, теперь это опасно, но десять лет тому назад я сидел. Придется подождать, пока можно сидеть на чем-нибудь. Камень - это хорошее дело, но и на камне сидеть долго нельзя в мае.

Николай в беспокойстве посматривает в окно на кобылу.

- Да, да, пойдемте… Да и бабочек там еще не было. Вы знаете, тех бабочек, у которых крылышки напоминают троичную траву. И если в лесах живет отрада, я хочу сказать, если сам Бог… то он еще не поселился в лесах, еще слишком рано.

Николай не произносит ни звука на мою болтовню. Да и слова-то мои представляют собой очень бессвязное выражение известного настроения.

Мы выходим в дверь.

- Николай, я остаюсь!

Он оборачивается и смотрит на меня, на лице его появляется добрая улыбка.

- Видите ли, Николай, мне кажется, что в голове моей зародилась мысль, из которой я могу выковать железо. В таких случаях я должен оставаться в покое. Я остаюсь.

- Как это хорошо!- говорит Николай.- Если вам только здесь сносно жить, то…

Четверть часа спустя я вижу, как Николай катит по дороге на своей кобыле. Фру Ингеборг стоит на дворе с мальчиком на руках и показывает ему, как резвятся коровы.

Так я и остался. Да, нечего сказать, хорош старик!

* * *

Николай привозит мне почту, ее накопилось очень много за эти несколько недель.

- Ведь вы не имеете обыкновения читать ваши письма? - говорит фру Ингеборг с лукавой улыбкой. Николай сидит тут же и слушает.

Я отвечаю:

- Хорошо, сделайте мне знак и я сожгу их, не прочитав.

Она вдруг побледнела, как бы в шутку положила свою руку на письма, а частью также и на мою руку. Я почувствовал, как меня обожгло, на мгновение меня отожгло, как горячим потоком крови, нет, горячее, чем потоком крови, на мгновение, потом она отняла свою руку и сказала:

- Лучше поберечь их.

Бледность на ее лице сменилась яркой краской.

- Я видела, как он однажды сжег все свои письма,- сказала она Николаю.

После этого она подошла к плите и начала возиться с чем-то. Она стала расспрашивать мужа о том, как он съездил, какова дорога, хорошо ли себя вела кобыла. Оказалось, что кобыла вела себя хорошо.

Маленький эпизод, без всякого значения для кого бы то ни было. Не стоило бы упоминать о нем.

* * *

Прошло несколько дней.

Стало тепло, мое окно открыто, моя дверь также раскрыта в большую горницу, повсюду тишина. Я стою у окна и смотрю на двор.

Вдруг я вижу человека, который входит на двор с громадной бесформенной ношей на спине. Под ношей я не мог рассмотреть, кто это, и я подумал, что это Николай; я отошел от окна и сел за стол.

Немного спустя я услыхал, что в большую горницу кто-то вошел и поздоровался.

Фру Ингеборг ничего не отвечает, но я слышу, как она спрашивает громко и решительно:

- Зачем ты пришел сюда? Незнакомый мужской голос отвечает:

- Чтобы навестить вас.

- Моего мужа нет дома.

- Это ничего.

- Это не ничего,- кричала она,- убирайся вон.

Не знаю, какое у нее было лицо в эту минуту, но голос у нее был серый, от слез и волнения он был серый. В следующее же мгновение я был в горнице.

Незнакомый гость был Солем.

Вот как, Солем здесь? Он вездесущ. Наши глаза встречаются.

- Тебя разве не попросили уйти?- говорю я.

- Потише, потише!- ответил он, ломая слова на шведский лад.-Я торгую шкурами, хожу из двора во двор и скупаю шкуры. Нет ли и здесь чего-нибудь?

- Нет!- кричит хозяйка; голос изменяет ей. Она вне себя, она вдруг резким движением сунула ковшик в какую-то жидкость кипевшую на плите, может быть, она хотела плеснуть ею…

В эту минуту в дверях появился Николай.

У этого неповоротливого человека в глазах вдруг появился огонек, он, вероятно, увидал, что тут дело неладно. Знал ли он Солема и видел ли он, как тот вошел во двор? Он слегка улыбнулся. Хе-хе,- сказал он и продолжал улыбаться, улыбка не сходила с его лица. Стало жутко, он был бледен, как полотно, и губы как бы застыли в судорожной улыбке. Да, на этот раз Солем повстречался с равным себе, со своим коллегой по полу, с лошадью по силе и по норову. Николай продолжает улыбаться.

- Ну, да, значит, здесь шкур нет,- говорит Солем, пробираясь к двери.

Николай с улыбкой следует за ним. На дворе он начинает помогать Солему взваливать на спину ношу.

- Ах, спасибо!- говорит Солем и видно, что ему не по себе.

Это целая груда шкур. Николай поднимает ее и наваливает на снегу Солема, наваливает и как-то странно налегает на нее, у Солема подгибаются колени, и он падает ничком на землю. Послышался стон. Ему больно, земля на дворе твердая, как скала. С минуту Солем лежит неподвижно, потом встает. Он не похож больше на себя: все лицо его разбито, кровь струится ручьями. Он делает попытку передвинуть тяжелую ношу на середину спины, но она продолжает свешиваться немного на бок, тогда он все-таки идет со двора, Николай за ним, продолжая улыбаться. Они идут по дороге до самого леса, один за другим, потом они исчезают с моих глаз.