Последняя ночь на Извилистой реке - [206]

Интересная деталь: обе женщины, с которыми Дэнни поддерживал общение в этот период своей жизни, были уборщицами. Но если Неутомимая просто убирала, даже не помышляя распоряжаться на острове, Люпита оказывала на писателя весьма заметное влияние. По ее настоянию Дэнни избавился от кушетки на третьем этаже. Люпита утверждала, что там остался след от лежания грузного Карла и она этот след отчетливо видит.

— Я так и вижу, как он лежит, не шелохнувшись, и ждет, когда вы и ваш отец уснете, — сказала Дэнни мексиканка.

Естественно, писатель тут же распорядился вынести кушетку. Дэниел Бачагалупо не видел следов лежания на ней бывшего помощника шерифа, но если Люпита заикнулась об этом, он знал, что творческое воображение заставит и его увидеть следы.

Однако Люпита на этом не остановилась. Вскоре после того, как в доме поселился Герой, уборщица предложила более монументальные перемены. Они касались досок, на которых в непонятной последовательности, перекрывая друг друга, были прикноплены десятки фотографий из разных периодов жизни (сотни снимков лежали в ящиках отцовского письменного стола). По мнению Люпиты, было бесполезно держать эти доски там, где их никто не видит.

— Они должны висеть в вашей спальне, мистер писатель, — заявила Люпита.

(Она называла его то «мистер писатель», то «сеньор писатель», и Дэнни не мог вспомнить, когда это началось.)

Само собой, это означало, что со стен писательской спальни исчезнут фотографии Шарлотты.

— Они здесь не к месту, — сказала Дэнни Люпита.

Сказанное означало, что ему больше не стоит спать в окружении ностальгических воспоминаний о Шарлотте Тернер, которая давно была замужем и имела свою семью. (Без единственного слова возражения со стороны «мистера писателя», Люпита убрала снимки Шарлотты и заменила их «фотодосками».)

Предложение Люпиты было резонным. Комната покойного повара теперь служила второй гостевой комнатой. Она редко использовалась, но оказывалась очень кстати, если к писателю в гости приезжала пара с ребенком (или детьми). Снимки Шарлотты не были убраны в стол, а переместились сюда. Учитывая то, в какую форму вылились отношения писателя с этой женщиной, все оказывалось очень даже логичным. Уважение к ней сохранялось, но переезд снимков в другой конец коридора подчеркивал и отстраненность, какая нынче существовала между Дэниелом Бачагалупо и Шарлоттой Тернер.

Спать в окружении «фотодосок», имеющих больше отношения к нему и его близким, — такую перемену Дэнни счел вполне разумной. Ему следовало бы благодарить Люпиту за осуществление этой перемены. Как и при жизни повара, она продолжала следить за снимками, убирая одни и добавляя другие (среди них были и те, что ни разу не оказывались на досках, и те, что уже когда-то там висели). Один-два раза в неделю Дэнни внимательно разглядывал снимки, чтобы отметить очередную «смену экспозиции», произведенную Люпитой.

Иногда среди фотографий мелькали снимки Шарлотты: в основном те, где она была сфотографирована вместе с Джо. (Каким-то образом им удалось пройти через непостижимые критерии отбора, установленные Люпитой.) На досках хватало снимков с Кетчумом; Люпита даже разыскала новые, еще ни разу не покидавшие ящиков письменного стола. Были фото молодой матери Дэнни и его еще более молодого отца. Эти снимки «кузины Рози» достались Дэнни вместе с Героем и ружьями (не говоря уже о бензопиле). Кетчум оберегал старые снимки от губительного действия света, закладывая их между страницами любимых романов Рози (те тоже оказались теперь у Дэнни). Писателя поражало, какую массу книг собрал у себя Кетчум! Но сколько из них он сумел прочитать?

Декабрьским утром 2004 года, когда Люпита застигла Дэнни работающим в кухне, он додумывал пару сцен, с которых можно было бы начать разворот событий в новом романе. Писатель даже набросал несколько фраз. Он подошел совсем близко к началу первой главы, но самая первая фраза, с которой должен был начаться роман, постоянно ускользала от него. Дэнни писал в простом линованном блокноте с пружинным креплением. Люпита знала, что у него приличный запас таких блокнотов и все они лежат в комнате на третьем этаже, где, по ее мнению, сейчас и должен был бы работать писатель.

— Вы пишете в кухне, — сказала уборщица.

Это было сказано как констатация факта, однако Дэнни уловил оттенок осуждения, словно он занимался чем-то предосудительным, если не сказать, непристойным. Почему-то фраза мексиканки застала его врасплох.

— Видите ли, Люпита, я не совсем пишу, — начал оправдываться Дэнни. — Я делаю наметки, по которым потом буду писать.

— Что бы вы ни делали, вы занимаетесь этим в кухне, — стояла на своем Люпита.

— Да, — признался Дэнни, не очень понимая, какой будет следующая фраза мексиканки.

— В таком случае я могу начать уборку с третьего этажа. С вашей писательской комнаты, где вы сейчас не работаете, — тоном обвинителя на процессе заявила Люпита.

Люпита вздохнула, будто мир был для нее нескончаемым источником страданий (впрочем, Дэнни знал, что так оно и есть). Писатель терпимо относился к ее характеру и проявлениям властности. Эта женщина хватила горя, и, прежде всего, она потеряла своего ребенка. Одно это делало Дэнни снисходительным к ее ворчанию и выговорам в его адрес. Но перед тем как Люпита покинула кухню (страдая от нарушения заведенного ею порядка уборки), Дэнни сказал ей: