Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [85]

— Забрали у нас дочку... нашу дочку!

Немка протягивает мне большую фотографию на блестящем сером картоне:

— Поглядите, какая красавица, студентка в Сибиу!

В самом деле красивая девушка.

— Как... кто у вас ее забрал? — Солдат... солдат!

Я вздрагиваю в полном недоумении:

— Мой солдат?

И опять все хором:

— Нет, солдат, который сторожит село... Солдат на коне.

Я уже совсем ничего не понимаю.

— Как? Кто это сторожит село? Какой солдат? Какой-то румын объясняет, будто что-то вполне естественное:

— Господин офицер, солдат, который сторожит село, ваш солдат, которого вы здесь оставили... сказал, что она, мол, шпионка.

Я словно с луны свалился.

— Разве кто-нибудь стережет это село?

— А то как же? Солдат, который здесь днюет и ночует., У них и спит. Сядет на своего белого коня да целый день^ и гоняет по селу из конца в конец. Ежели бы сейчас он был здесь, думаете, венгры посмели бы пройти? Он стрелял в них.

— А где же он теперь? Немцы голосят все хором:

— Не знаем, не знаем.

— Когда он уехал?

— Нынче утром, через лес направо, с нашей дочкой. Я наконец понял, в чем дело, и полон решимости поймать его и прикончить. Мне жаль бедных немцев.

Успокаиваю их, как могу. По просторному, красивому селу за мной толпой идут теперь немцы и румыны. По улице, освещаемой косыми лучами заходящего солнца, которое, кажется, горит прямо здесь, между крайними домами, бежит человек без шапки.

Еще издали он кричит:

— Атакуют, господин младший лейтенант, нас атакуют! И подбегает ко мне задыхаясь. За ним идут напуганные женщины, дети.

Венгры получили подкрепление и наступают двумя колоннами, по шоссе и по вершине холма.

Я чувствую, как у меня звенит в ушах. Где мои люди?

Какая-то старуха берет меня за руку и бормочет, шепелявя, согнувшись в три погибели:

— Давай покажу тебе, где они идут, покажу тебе венгров.

Она хочет вести меня, и я, обеспокоенный, уже готов оттолкнуть ее, но мне становится стыдно. Мне не дают даже мгновенной передышки, необходимой для того, чтобы принять решение, которое нельзя откладывать ни на секунду. И во мне умирает еще одна иллюзия: что я могу быть хорошим командиром.

Залп выстрелов. Я направляюсь наконец к холму. Будь что будет. Задыхаясь, поднимаюсь по улице, карабкающейся по склонам, перепрыгиваю через большие камни, через ствол, служащий желобом колодца, бегу, и сержант Бойку бежит за мной. Треск выстрелов становится все пронзительнее. Разрывы полосуют небо, как бичи.

Мне кажется, что улица никогда не кончится.

Во время боя ночь и город — я чувствую это снова — самые неприятные на войне вещи.

Между двумя последними домами широко распахивается вид на зеленый, слегка пологий склон, сверху окаймленный лесом, а снизу — рядами кукурузы. И поразительный сюрприз: мой взвод рассыпался равномерной, почти по уставу, цепью на окраине села и отчаянно отстреливается. Время от времени кто-нибудь вытаскивает из кармана яблоко и жадно надкусывает его. Вражеские колонны тоже рассыпались цепью по краю кукурузного поля. Роют траншеи. Как видно, решили там окопаться. Поэтому на нас снова обрушивается, опять без видимых результатов, их тяжелая артиллерия.

Я прекращаю огонь, посылаю вперед дозорных, и мы закуриваем, глядя в небо. Теперь вокруг тихо, и я спокойно рассуждаю о политике с суровым, лет пятидесяти-шестидесяти крестьянином, широкоплечим, с густыми, еще черными усами, который подошел ко мне, надеясь услышать вести с родины. Над дальними холмами, лесистыми и таинственными, над «вражескими» холмами садится солнце, проливая потоки расплавленного золота с голубизны неба на луговую зелень. Свет понемногу редеет, меркнет. Мои люди по одному спускаются в село к колодцу, к месту сбора. Когда приходят все, мы, никем не тревожимые, отправляемся в обратный путь. У околицы я встречаю нарядную девушку в вишневом летнем платье. Рядом с ней солдат. Я узнаю дочь немца и испытываю истинное облегчение. Здороваюсь и, нахмурясь, подхожу к солдату.

— Откуда ты?

С полным самообладанием, стоя по стойке смирно, он раздельно отвечает:

— Здравия желаю, господин младший лейтенант! Возил барышню в бригаду вследствие доноса, будто она знает, где спрятано оружие.

— Ну и как?

— Сочли ее невиновной и отпустили.

— Только и всего?

— Да, господин младший лейтенант, здравия желаю! Спрашиваю девушку по-немецки, есть ли у нее жалобы, и она, улыбаясь, отвечает, что нет.

Я перестаю хмуриться, но мое недоумение не проходит. Снова поворачиваюсь к солдату:

— А ты что здесь делаешь?

— Стерегу село.

— Как стережешь? Кто тебе приказал?

— Господин младший лейтенант Флореску.

— Из какого ты полка?

— Из десятого.

— Но ведь полк десятый ушел.

Он удивлен и совершенно растерян.

— Как так? Ведь я не получал приказа об отступлении.

…

Вечером я с воодушевлением рассказываю в столовой о своем приключении. Все смеются, удивляются. Но командир сердито хмурит брови, и веселые восклицания, звон стаканов и вилок стихают.

— Господин младший лейтенант Георгидиу, я послал вас туда, так как считал умным человеком.

И потом сухо, с презрением:

— Как вы не поняли, господин младший лейтенант, что это был шпион?

Молчание становится тягостным. Командир прав. Все переглядываются, всерьез обеспокоенные.