Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [71]

Как я узнал позже, всегда кажется, будто пули мяукают над самым ухом. Солдаты кидаются в придорожные канавы, засовывая голову под мостики у домов и оставляя наружи все тело, как страусы. Я окликаю кое-кого по фамилиям, но тщетно. Я остаюсь стоять на шоссе, словно показывая им, что опасности нет, — так родители, подбодряя ребенка, пробуют прописанное ему лекарство. Но это лекарство — новое, и я делаю над собой усилие, обманывая их. Правда, пули редкие, они попадают в деревья, в дорожную пыль, щелкают по заборам старых домишек, пробивая доски.

Наконец подходит капитан со своей ротой. Я словно по-новому вижу его — такого маленького, старообразного, с подстриженными усиками.

— Что будем делать?

— Ждать нового приказа из бригады.

До нас долетают редкие пискливые пульки, впиваясь в забор и взметая пыль на дороге. Я так твердо уверен, что погибну сегодня ночью, что мне совершенно безразлична реальная опасность, я даже нахожу, что умереть здесь было бы гораздо приятней, чем там, среди пламени.

Но вот раздается мощный взрыв; кажется, будто он не имеет отношения к столбу огня и взметнувшимся обломкам.

— Они взорвали мост, а там были наши, Георгидиу. Я пойду назад и узнаю, что нам делать.

Я пытаюсь поднять на ноги солдат, которые все еще сидят, засунув головы под мостик. Наконец, убедившись, как редко свистят пули, они понемногу приходят в себя.

Теперь со стороны городка доносится топот, словно на нас галопом мчится эскадрон. Мои солдаты выскакивают на обочину и уже готовы обратиться в бегство. Я бросаюсь к ним, зову младших командиров, окликаю по фамилии тех, кто рядом со мной, и вскоре они, задыхаясь, останавливаются. Но снова забираются в канаву, выставив штыки.

Я один остаюсь стоять на шоссе, чтоб увидеть, кто же идет. Я чувствую, что приближается решающая минута.

К нам бегут несколько десятков человек по всей ширине шоссе, отбрасывая в пыли длинные черные тени. Свет пожарищ достаточно ярок, и я узнаю их. Это наши. Я раскидываю руки, как барьер. . — Стой! Что с вами?

Они тяжело дышат и говорят, глядя в сторону:

— Нас побили ... Приказано отступить.

Я каменею — это первый момент острого страха, — но тут же отвечаю сухо и резко:

— Нет никакого приказа об отступлении. — И затем, гневно: — Первый взвод! Занять шоссе!

Мои люди, повинуясь команде, встают поперек дороги. Я приказываю толпе беглецов:

— Зайти в этот двор!

Остановка утихомирила их, как утомительное учение. Они, словно стадо, валят в крестьянский двор, где, впрочем, находят укрытие за домом.

Снова топот по дороге ... Из города мчится еще более многочисленная группа.

Теперь мои солдаты, подбодрившись и видя, что нашлись другие, еще слабее их духом, сами кричат:

— Во двор, во двор, направо...

Бежит охваченная страхом третья группа — целая рота с офицерами.

— Пропустите, прочь с дороги!

Я выхожу вперед и рычу, обнажив саблю:

— Стой!

Но они не хотят слушать и только кричат:

— Отступление ... мы с господином капитаном...

И останавливаются в ожидании кого-то. Показывают на своего капитана.

— Господин капитан, куда вы направляетесь?

— Отступление ... У нас погиб батальон. — И он называет мне свою роту.

Побледнев при мысли о бегстве, я отвечаю ему коротко и бесстрастно:

— Никакого приказа об отступлении нет ... Войдите в этот двор, — и показываю ему налево.

— Я должен пройти. Я кричу своим людям:

— Никулае Марин, в штыки того, кто попытается пройти дальше!

Капитан, сникнув, входит со своей ротой во двор, за дом.

Теперь наступает тишина. Никаких приказов. Возвращается мой капитан, которому я сообщаю о положении соседнего полка.

— Мы не вступаем в бой?

— Кажется, нет.

Я испытываю недолгую радость, словно строгий учитель не вызвал меня отвечать невыученный урок.

— Будем ждать здесь?

— А что делать?

Приходит и Оришан — посмотреть, что происходит. Пуль теперь совсем немного, перестрелка доносится как отдаленное ворчание.

Оришана одолевают тактические вопросы:

— Почему мы бездействуем?

— Не знаю.

— Господин капитан, я вижу, что и их и наша артиллерия молчат.

— Идут уличные бои... Как тут действовать артиллерии?

— Она может бить по резервам ... в нас.

— Оставь-ка ты ее лучше в покое.

— Послушай, Георгидиу, пойдем в город, посмотрим — что там. Пошли до моста?

— Пошли!

Капитан недовольно спрашивает:

— Чего вам там надо?

— Хотим посмотреть, что делается.

Как мне теперь известно, такое затишье на войне, когда не знаешь, что последует дальше, невыносимо для многих, как накануне мне была невыносима неизвестность — изменила мне жена или нет.

На окраине тут стоят дома с большими дворами; они похожи на наши, румынские, но обнесены высокими заборами. Я взял с собой проводника, и мы продвигаемся вперед. Из города появляются раненые и люди, вышедшие из боя. В свете пожара их фигуры отбрасывают огромные тени.

Кто-то кричит нам из глубины двора:

— Кто вы?

— Из двадцатого полка. А вы?

— Командир полка десять-Р. Каково положение?

— Двадцатый полк выстроен на шоссе. Две роты вашего полка — позади нас, во дворах.

— Пусть будут резервом, — настаивает Оришан. Теперь мы находимся среди городских строений; света стало меньше. На маленьком перекрестке, около булочной — какие-то тени. Мы застываем на месте.