Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [45]

После этого я не видел ее недели две-три и строил тысячи гипотез, терзая сам себя.

Однажды бывший соученик по университету, в свое время друживший и с ней и со мною, ныне журналист, ведущий жизнь богемы, сказал мне с недоумением и даже несколько ядовито:

— Милый мой, твоя жена, оказывается, малость неблагодарна. Сегодня я встретил в ломбарде — у меня там свои дела — ее тетку: она закладывала кольцо. Ты скажи жене — пусть не забывает, что она выросла в доме у этой самой тетушки.

Мой приятель, очевидно, был совершенно не в курсе наших дел.

Я стал разузнавать у знакомых, и оказалось, что моя жена уже две недели больна и лежит в постели. Я купил несколько книг, букет цветов и написал записку в несколько строк, без обращения:

«Я узнал, что ты больна. Я чрезвычайно этим огорчен. (Я нарочно завысил тон, чтобы эти слова выглядели условностью.) Посылаю тебе книги Анатоля Франса и Уайльда, которых ты так любишь, чтобы время проходило незаметнее. Буду тебе признателен, если ты сообщишь в чем нуждаешься, через посыльного, который принесет тебе эти строки.

Дружески, с пожеланием здоровья. Ш.».

Я поджидал ответа, мучимый суеверными приметам!!, хотя я и соблюл их при отсылке письма. Я дал его старому чернявому посыльному с большими усами, который всегда удачно выполнял поручения. Записку я написал не дома, а прямо в табачной лавочке и велел не приносить мне ответа домой: у меня было предчувствие, что мне никогда не видать на моем столе белого конверта с добрым ответом, не получить его из рук служанки. Я никак не мог себе представить, как это она скажет: «Пришел посыльный с письмом» — и оно окажется благоприятным. Я сказал старику, что примерно через час зайду туда, где он обыкновенно ждал поручений. Он вернулся только через два часа. Я нервно разорвал конверт и стал читать записку, облокотясь на металлический барьер у ярко освещенной витрины со шляпами и галстуками. Ее записка, как и моя, тоже была без обращения.

«Я действительно больна уже почти две недели, но думаю, что это не очень серьезно. Мне ничего не нужно, большое спасибо, но книги и цветы доставили мне большое удовольствие. Все друзья присылали мне цветы, их у меня полно, но сирень сейчас — самый красивый цветок.

С благодарностью, Э.».

Я принялся расспрашивать посыльного о подробностях. Он долго звонил, потом стал стучать в открытое окно (в доме тетушки окна выходят во двор), и в конце концов к окну подошла старая дама. Молодая дама лежала в постели. Чтобы написать мне, она подложила под бумагу книгу.

Затем он счел нужным попросить прощения:

— Вы, барин, дали мне на чай золотой. Я им сказал, что мне уплачено, но она меня не отпустила, пока я не взял денег. Я это говорю, чтоб вы не подумали, будто я беру деньги, а те думают, что мне не плачено. Ведь вы меня знаете.

— Ты заглянул в окно? Она лежала на кровати?

— Да, барин, это точно могу сказать: кровать большая, дубовая, двуспальная а на стене два портрета: офицер и барыня.

— А много цветов было в комнате?

— Цветов? Цветов, говорите? Нет, не было их, — повторил он, немного подумав.

Я решил, что он лжет, угадав мое затаенное желание и пойдя ему навстречу.

— Как же, брат, не было цветов?

— Да я хоть бы один увидел... может, они потом будут...

— Ох и хитрая женщина, дорогой мой.

Я до самого вечера раздумывал, не отправиться ли туда самому и не кончить ли дело миром. Но потом сказал себе, что такой поступок с моей стороны ничем не оправдан и нет никаких признаков, позволяющих считать, что она пойдет на примирение. И когда я снова вспомнил ту февральскую ночь, у меня ожесточилось сердце и я решил, что все кончено раз и навсегда.

Через несколько дней я послал свою незамужнюю сестру, которая очень дружила с моей женой, пойти и посмотреть, что там делается. Сестра рассказала, что та больна не опасно, но произвела на нее самое жалкое впечатление. Она настойчиво повторяла, что ни в чем не нуждается, надеется скоро выздороветь, говорила обо мне дружеским и равнодушным тоном, поинтересовалась, с кем у меня связь. Потом она сказала, что ждем развода, чтобы снова выйти замуж. Сестра встретила там Анишоару, с которой моя жена, следовательно, помирилась.

Она выздоровела и примерно через неделю я встретил ее около десяти часов вечера на Каля Викторией возле кафе «Кашли». Я провожал мою актрису в театр, а жена моя была с Анишоарой и ее мужем. Я поздоровался, она ответила мне с улыбкой, но когда я, пройдя десять шагов, обернулся, то увидел, что она застыла на месте, у витрины, провожая меня тем же взглядом раненой косули.

Я стал колебаться, испытывать сомнения, сожаления... Она так страдает... быть может... в конце концов... ведь так трудно определить вину в любви...

Однажды вечером, обойдя в поисках жены два-три ресторана и отказавшись от надежды встретить ее, я остался в компании нескольких приятелей в каком-то кабачке с садом (забор из крашеной в зеленое дранки, два-три олеандра, грэтар[16] и оркестр народных инструментов). Разумеется, разговор пошел о женщинах. Называли имена весьма уважаемых дам, которые посещают дома свиданий (я задрожал), рассказали о злободневных пикантных происшествиях и передавали мельчайшие подробности «манеры отдаваться» кое-кого из известных нам всем женщин. Особенно поразила всех самая свежая новость.