Последняя любовь поэта - [9]

Где в зеленой тени, меж тростников, виден Киприды храм,

Я молю, чтоб туда мирное нам плаванье Зевс послал...»

Все было готово к отъезду, но побывать в Милете и в тот раз не удалось. Совсем неожиданно прибыл посланец из Александрии от самого царя. Птолемей Филадельф, давно знавший Феокрита, звал его в свою столицу. Обещал покровительство и щедрую помощь. Поэт поспешил согласиться — жилось ему тогда нелегко. Отложить переезд в Александрию на несколько месяцев было нельзя. Прялка прибыла к Никию вместе со стихами, по без Феокрита.

За десять лет Никий не раз напоминал другу о его обещании погостить в Милете. С полгода тому назад написал, что рад бы сам приехать к нему в Александрию, да нельзя надолго оставить больных. Город хотя и большой, но обедневший — совсем не то, что Милет былых времен, а врачей больше, чем нужно. Сейчас же перехватят... Просил не откладывать свидания. Немолоды они, и кто знает, что может случиться... Феокрит решил ехать, но смог выбраться из Александрии не сразу. Сначала заболел лихорадкой, потом сблизился... с молодым Эратосфеном, ученым и поэтом. Захотел прослушать до конца его лекции по географии для ученых Музея.

В конце концов уехал. Всю зиму прогостил у Никия в его уютном доме. С моря зачастую дул порывистый ветер. Серые облака то и дело закрывали гребни невысоких прибрежных холмов. По ночам там заливались истошным лаем влюбленные шакалы. Лили надоедливые дожди. Изредка выпадал снег, но сейчас же таял. Жидкая глина липла к подошвам сандалий. Гулять удавалось только в те редкие дни, когда ветер унимался и низкое еще солнце вдруг начинало греть по-весеннему. Обманутые им кузнечики принимались несмело стрекотать, от разогревшейся коры кипарисов шел бодрящий смолистый запах, а полуголые и совсем голые дети бедняков, за которыми некому было присмотреть, выбегали из хижин и шлепали по еще не высохшим лужам.

Днем, и в дурную и в хорошую погоду, Никий был занят. Принимал больных, ходил по городу. За искусным врачом, изобретателем новых лекарств, то и дело приходили посланцы-рабы. Феокрит гулял один. Любил забираться в огромный, пустой сейчас театр. Усаживался на одной из верхних скамей. Смотрел. В гавани чернели у причалов ряды неподвижных кораблей, муравьями ползали люди. Синело по-зимнему бледное море; Близкий остров Лиде был словно нарисован кисточкой географа. Справа виднелся мыс Микале и вершины Самоса. Слева белели известковые горы Карии. Полюбовавшись видом, шел бродить по холмам.

Феокрит любил и знал цветы. В мертвой серой траве отыскивал бледные, точно выцветшие от непогоды фиалки. Приносил Тевгенис и невзрачные цветы морозника, которые начинают распускаться среди глубокой зимы, в месяце посейдеоне[24], когда на горе Латме лежит нетающий снег. Поэт предупредил Тевгенис, что эти цветы ядовиты. Жена врача улыбнулась. Знала об этом давно. В рабочей комнате Никия среди прочих целебных трав лежали в ящиках пучки морозника. Кубок отвара — смертельный яд, несколько капель — лекарство. В свою очередь Тевгенис посоветовала Феокриту, чтобы он, встречаясь с пастухами, не пил все же, где попало, козьего молока., С недавних пор у коз появилась какая-то новая болезнь, почему-то прозванная народом «священной», и она переходит на человека. Все тело болит, и семь месяцев длится перемежающийся жар. Постепенно лихорадка проходит, но затем снова возвращается, и опять, и опять... Немало больных она уже довела до Аида, а врачи. совершенно не знают, чем ее лечить.

В своё время Никий написал Феокриту правду. Тевгенис любила читать. Любила беседовать с друзьями мужа. В Милете, да и в других греческих городах по берегам Азии, женщин не держат взаперти, как это в обычае у афинян, где, чем богаче муж, тем строже охраняется гинекей. Во дворах там бродят свирепые молосске псы, чужого мужчину готовые загрызть насмерть.

Вечера проводили втроем. После ужина хозяин и гость обыкновенно читали вслух стихи — свои и чужие. В комнате было тепло. Пел сверчок, поселившийся у очага. Огонь светильника то горел ровно, то начинал вздрагивать. Тени оживали, беспокойно металлы по стенам.

Тевгенис с детских лет привыкла к своей прялке из кипарисового дерева. Ради приезда Феокрита изменила ей. Вынула из ларца его драгоценный подарок. Работала и внимательно слушала. Изредка вставляла дельное слово. Когда-то Феокрит написал на ней:

«...Труд свой любит она,— разум хранит мудрый пример для жен.»

Гостя у Никия, что ни день убеждался в том, что Тевгенис умна. За свою жизнь видела не очень много, но немало читала и много думала. Домовитая пряха редко повторяла чужие слова. Не стеснялась говорить гостю, что ей нравится и не нравится в его стихах. Пастушеские песни слушала с восторгом. Хвалила «Колдуний» и Праздник жатвы». «Диоскуров» не любила — слишком длинно, слишком много драк и крови. Когда Феокрит читал еще неизвестного ей «Киклопа», радостно раскраснелась, слушая похвалы мужу:

«Против любви никакого нет, Никий, на свете лекарства;

Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока

В силах одни Пиериды помочь; но это леченье