Последняя любовь - [16]

— Я совершенно согласна с паном Равицким, — отозвалась пани Зет. — А вы? — обратилась она к Регине и доктору.

— Такого рода взгляды — результат опыта и наблюдений над превратностью судьбы, — ответила Регина. — Я полностью разделяю их, и меня радует, что это сходится с вашим мнением.

Тут хозяйка с беспокойством взглянула в окно.

— Доктор, — сказала она, — пойдемте, приведем из сада девочек. Ванда сегодня слишком много гуляла, не повредит ли ей это?

— Я как раз собирался вам это сказать.

— Как себя чувствует Ванда? — спросил Стефан.

— Не хуже и не лучше, — ответила пани Зет. — Она ходит, даже бегает и смеется; ведь по натуре это прелестный ребенок, и недуг нисколько не ожесточил ее. Но все та же пугающая бледность, кашель, боли в груди. Тяжкое горе послала мне судьба, — добавила она с грустью.

— Может, молодость победит болезнь, — в утешение ей сказала Регина.

— Я надеюсь, — молвила пани Зет, — но меня охватывает смертельный ужас всякий раз, как я подумаю, что ее мать, моя бедная дочь, угасла совсем молодой от той же болезни.

В глазах старушки блеснули слезы, а озабоченный доктор поспешно произнес:

— К чему предаваться мрачным мыслям? Лучше давайте возьмем Ванду, пусть она отдохнет.

Они вышли в сад. Стефан и Регина остались вдвоем.

Регина встала у открытого окна, а Равицкий молча остановился подле нее.

Среди зелени голубыми облачками мелькали платья двух девушек, а рядом на фоне кустов изредка выделялся темный сюртук сопровождавшего их мужчины.

Под окнами, на клумбах, в золотистых лучах солнца покачивали пестрыми головками гвоздики, резеда и маргаритки, распространяя благоухание по всему саду.

— Я рад, — как бы отвечая на последние слова Регины, произнес Стефан после минутного молчания, — что мы с вами сходимся во взглядах на жизнь. Меня только удивляет… — И, словно затрудняясь закончить свою мысль, он остановился.

— Что? — спросила Регина, смело поднимая на него вопрошающий взор.

— Меня удивляет, — закончил Стефан, — что вы еще совсем молоды, и у вас столь зрелые суждения.

— Мне кажется, — прервала его Регина, — человек может стать зрелым и в молодые годы, точно так же, как, пройдя долгий путь и приобретя опыт, можно сохранить молодые силы и не утратить пыла юности.

— Конечно, — согласился Стефан. — Вы соединяете в себе молодость и зрелость, две величайшие силы и два величайших достоинства.

— Жизнь — великий созидатель, — коротко ответила молодая женщина.

Стефан внимательно посмотрел Регине в лицо, которому опущенные на букет глаза придавали выражение грустной задумчивости.

— Вы, верно, много страдали, — тихо произнес он после долгого молчания, сдерживая волнение.

— Да, — ответила Регина.

Минуту они смотрели друг на друга тем немым выразительным взглядом, которым душа одного читает в душе другого; глаза женщины говорили: «Я в твоей власти!» — а глаза мужчины отвечали: «Беру тебя!»

Они не заметили, как пани Зет и доктор вернулись и сели у другого окна.

В саду раздался веселый смех, быстро промелькнули два голубых платьица, и через двери, ведущие в сад, вбежали две молоденькие девушки, а за ними на пороге появился улыбающийся Генрик Тарновский с большой пунцовой розой в руке.

— Бабушка, дорогая бабушка, — восклицала стройная, очень бледная девушка с золотыми, светлыми, как лен, локонами, — я хочу пожаловаться на пана Генрика! Он сорвал мою лучшую пунцовую розу!

Сказав это, она опустилась перед бабушкой на колени и прижалась к ней головой.

— Хотя это неучтиво, — отозвался Генрик, — но я вынужден опровергнуть слова Ванды; она сама сорвала розу, а я только взял у нее цветок.

— Да, я сорвала ее сама, — воскликнула девушка, поднимая на молодого человека большие небесно-голубые глаза, — но я видела, что вы намеревались сделать это, а намерение и дело — одно и то же, правда, бабушка?

— Правда, — улыбаясь, подтвердила старушка и провела ладонью по светлым кудрям внучки, — однако помиритесь, ведь беда невелика. На месте этой розы расцветут другие.

Вдруг девушка закашлялась и спрятала лицо в коленях у бабушки, ее хрупкая, стройная фигурка содрогалась от раздирающего грудь кашля.

Все умолкли, веселое лицо Генрика омрачилось. Его глаза встретились с глазами доктора, который, хмуро сдвинув брови, стоял подле бабушки и внучки.

— Вы устала, Ванда, — промолвил медик, наклонясь к девушке, стоящей на коленях у ног пани Зет. — Сядьте, отдохните.

Он подал Ванде руку, и она, все еще кашляя, встала с улыбкой и села у окна, у которого до этого стояли Стефан и Регина.

Равицкий подошел к озабоченной старушке и заговорил с нею. Регина беседовала с доктором и сестрой Ванды. Тарновский остановился против девушки — она была все еще бледна после приступа кашля, но уже улыбалась.

— Вы не сердитесь на меня за то, что я отнял у вас розу? — спросил он.

Девушка взглянула на него без улыбки, и лицо ее омрачилось.

— О нет, — ответила она тихо, — возьмите ее и спрячьте. Когда я буду далеко, далеко отсюда, она напомнит вам обо мне.

— Я хотел бы, — прошептал Генрик, — никогда не быть далеко от вас.

— Пан Генрик, — медленно промолвила девушка, глядя ему в лицо ясным, грустным взглядом, — на розовых кустах, когда увянут цветы и опадут пожелтевшие листья, на следующую весну расцветут новые розы, еще более прекрасные. Но человек, который оставит эту землю, никогда не вернется назад, не правда ли?