Последняя лошадь - [12]

Входная дверь с грохотом отворилась.

– Пашка! Жара! Ты что охренел! Сегодня зачёт по «изо»! Тебе Иля Яковлевна «гуся» влепит, плакала твоя стипендия. Вставай, блин! Опаздываем на пятнадцать минут! Нельзя отойти ни на минуту! Подъём!.. – в дверном проёме метался Андрюха Щеглов, Пашкин воронежский земляк, с которым они учились на одном курсе, жили в одной комнате и подрабатывали в одном цеху. Тот толком не смыл ещё типографскую краску с рук и был тоже изрядно помят бессонницей.

Пашка с Щегловым поскреблись в дверь аудитории, где уже давно шёл урок по истории изобразительного искусства. Кто-то что-то отвечал, слышались реплики Или Яковлевны Новодворской – старейшего педагога циркового училища. Её уроки обычно проходили бурно, как-то легко, познавательно и обязательно с юмором.

– О-о! На манеже всё те же! – Новодворская радостно всплеснула руками и указала на вошедших. – Ивàнов, «Явление Христа народу»! Проходите, проходите! Заждались! А то у нас тут уже всё заканчивается…

Пока Жарких со Щегловым выбирали себе места, Иля Яковлевна процитировала в их сторону анекдот: «Лучше позже, чем никогда!» – сказал еврей, положа голову на рельсы… когда поезд уже прошёл…»

Постепенно смех в аудитории затих, и она вернулась к теме: «Архитектура древнегреческого Акрополя». Сегодня на уроке собрались две группы: те, кто после армии, и те, кто учились в ГУЦЭИ с четвёртого класса и теперь перешли в восьмой.

– Ну-с, будущие разносчики культуры, так как же называется скульптурная группа на восточном фронтоне Парфенона? Тугов! Ваш выход! Только не говорите мне: «Три Мойши». Уже было… – она иронично приподняла бровь и с намёком выразительно посмотрела в сторону Пашки. Тот в это время что-то шептал Тугову на ухо.

– Жарких, если ты насчёт «мойвы», то это тоже старо! Напомню для особо одарённых, там «ры» на конце.

Тугов, юный коллега Пашки по жонглированию из так называемой детской группы, ободрённый подсказкой, уверенно ответил:

– Три Мýры!

Ни одна мышца не дёрнулась на лице Новодворской. Но в уголках её прищуренных глаз запрыгала целая акробатическая труппа чёртиков. Человеком она была высокообразованным, с учёной степенью и с незаурядным чувством юмора. Да и педагогом она являлась от Бога.

– Что ж, как говорится, горячо, Тугов, горячо! Три Муры… и один кот Васька! Фидий и Калликрат умерли бы от зависти, что не им эта идея пришла на ум. Слава Богу, и так не дожили.

– А тебе очередная двоечка, Жарких, двоечка! – посмеиваясь, Иля Яковлевна сделала пометку у себя в журнале. Она ещё помнила прошлую «подсказку» Пашки, из-за которой Тугов выдал во всеуслышание такое, чего повторить можно было только исключительно в интеллигентных кругах и при строго закрытых дверях. Отвечая на сознательно вычурный вопрос «Как называется использование устоявшихся форм в искусстве в последующих современных течениях при зарождение всего нового?» и ожидая ответа, что это, мол, «репрезентативный план», Иля Яковлевна услышала – «Репрезервативный!»

Потупив взор, она только и нашлась что ответить:

– М-да-а… Если использовать вашу версию, вряд ли что родится…

Она понимала, что студенты, отслужившие в армии, с радостью «вводят» во взрослый мир своих подрастающих коллег, которые репетировали с ними бок о бок на манеже. «Дедовщина» тут процветала, но только в использовании этих несмышлёнышей в подобных ситуациях.

Иля Яковлевна, чтобы «окрасить серость мозгового вещества», как любила она говаривать, методично гоняла своих учеников по театрам, музеям, выставкам и без этого зачёты не принимала. По словам Новодворской – это был «добровольно-принудительный акт совокупления с высоким искусством». Всё делалось для того, чтобы, как она ещё любила выражаться – «со временем блистать не только рельефами мышц, но и рельефами извилин…»

Пашка много раз видел, как бывшие выпускники, а ныне состоявшиеся артисты, благодарили своего педагога за то, что они в Луврах, Дрезденских галереях, музеях Родена и прочих мировых сокровищницах свободно разбирались в полотнах Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, скульптурах Поликлета и Микеланджело. Могли отличить «Мыслителя» от Аполлона Бельведерского, а при случае выдать фрагменты её лекций, обсуждая полотна Брейгеля-старшего или историю Голландского натюрморта. Это производило неизгладимое впечатление на собеседников. Акции артистов цирка взлетали до небес…

– Так, Жарких, ещё версии есть? В этом слове пять букв – прям кроссворд решаем! – Она часто пользовалась этим приёмом, позволяя даже вольности, так лучше запоминались премудрости мирового искусства.

Пашка знал правильный ответ. Учеником он был прилежным, на уроках постоянно записывал, что-то даже зарисовывал. Его конспект ходил по рукам. Но сегодня Пашка решил подлить масла в огонь.

– Есть, Иля Яковлевна! На фронтоне Парфенона изображены… «три Мымры»!

Новодворская не удержалась, хихикнула.

– Намёк поняла. Одна из них, надо понимать – я!

Аудитория зашлась в дружном хохоте.

– Тишина-а! – Иля Яковлевна, постучав карандашом по столу, призвала расшумевшихся студентов к порядку. – Пустоту Торричелли, уважаемые будущие мастера советского и мирового цирка, флик-фляком не заполнишь, надо хотя бы ещё сальтишко добавлять, – намекнула она на убогость некоторых своих подопечных и на их нежелание учиться. – Перефразируя Козьму Пруткова, довожу до вашего сведения: «Акробат не должен быть, как флюс, односторонним!»