Последняя дань обычаю - [3]

Поздно осенью медведица со своими детёнышами поднималась вверх по долине реки и ложилась в берлогу у подножия горы. Так было каждый год. Нынче же лето подходило к концу, а семейство медведицы ещё не накопило жиру, чтобы думать о берлоге. Медведица остервенело преследовала бурундуков, разоряла их гнёзда глубоко в земле и поедала все их запасы. Но рытьё бурундучьих нор утомительно и только ещё больше истощало медведицу. Иногда ей удавалось поймать обессилевшую от голода куропатку. Тогда медвежата дрались из-за каждого пёрышка.

Она оставляла детёнышей у суковатого дерева, а сама уходила на охоту. Однажды она вернулась с охоты и не нашла старшего медвежонка. Голод вынес его из кустов, и он обалдело понёсся куда глаза глядят — авось где-нибудь да наткнётся на пищу. Мать с другим медвежонком долго шла по следу глупого пестуна. Но на болоте потеряла его. Несколько ночей и дней она тонко и протяжно кричала, звала сына, но тот не объявлялся. Может быть, он нашёл пищу и сейчас быстро накапливает жир. А может… Беспокойство не покидало мать.

Уже листья, трепетно дрожа, срывались с ветвей и нехотя ложились на землю. Уже начались нудные осенние дожди, способные вызвать только досаду. А медведи всё рыскали в поисках пищи.

…Медведица долго не решалась идти через залив на косу. В давние времена она бывала там. И знала тамошние ягодные места. Но страшно идти туда — там люди. Когда медведица вспомнила людей, у неё заныла правая лопатка. Туда в позапрошлом году ударил человек чем-то горячим. Рана долго не заживала. Боль напоминает о встрече на косе, пугает её. Но она хорошо помнит тамошние ягодные места. Скоро время ложиться в берлогу на долгую зиму. Надо за оставшееся время накопить жиру. На косу! На косу! И медведица, тяжело опустив голову, будто собралась разбить невидимую преграду своим твёрдым лбом, решительно вышла на высокий берег залива.

— Нигде нет ягоды, а на косе её много. Почему так? — спросил Закун. — Ведь и здесь не было дождей.

— Это объяснить легко. Когда идёшь в густой туман, вся одежда промокает. Не так ли?

— Так, так, — поспешно ответил Закун.

— Растительность косы получает от морских туманов достаточно влаги, чтобы нормально расти.

— Гм-м-м, — промычал Закун.

…Следы на ягельнике пропадали. Но глаза врождённых следопытов вели по следу точно — кое-где медведь когтями ковырнул лишайник, кое-где на сучьях трепыхалась побуревшая шерсть. След с бугров повёл на травянистую низину, поросшую по краям ольховником. Медведи проложили в нём тропу.

У охотников участилось дыхание. Стали резко и порывисто оглядываться по сторонам. Кусты загустели, и они пошли, пригибаясь. По краям тропы жухлая трава ровно подстрижена. Это медведи ели её. А в стороне от тропы в некоторых местах трава примята. Здесь медведи спали. Малун, что шёл впереди, чуть не наступил на свежий помёт медведя, бордовый от брусники. Куча. Ещё куча. Это уборная медведей. Значит, медведи постоянно обитают в этом месте. Где-то сидит медведь и поджидает преследователей.

От этой мысли по спине Закуна пробежали мурашки.

Тропа раздвоилась.

— Иди по левой, — тихо сказал Малун.

Закун сделал два шага и повернул за Малуном.

— Ты чего?

— Ы-г-г. — Закун хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова. Его волнение передалось и Малуну. Чёрт дёрнул идти на эту дурацкую охоту. Это не охота, а сплошная пытка. Ты не знаешь, что тебя ждет через секунду. Но делать нечего. Надо идти дальше.

Конечно, он мог бы вернуться домой без добычи. Ведь медведь — не утка весенняя, которую можно настрелять десятками. Охотники на медведя чаще всего возвращаются без добычи. И никто не говорит, что они плохие охотники. Можно вернуться и без добычи. Но тут Малун поймал себя на том, что дал своей воле слабину. Нет, вперёд! Искать встречи с медведем! Что-то всё время сковывало его волю, и она требовала раскрепощения. Что-то из взаимоотношений с Закуном угнетало Малуна, и ему казалось, что именно сегодня он должен освободиться от этого тяжёлого груза. Что-то большее, чем добыча, чем медведь, настойчиво толкало его вперёд по следу, до страха свежему.

Справа открылась кочкарная поляна. Дальше залив напоминал о себе бликами от заходящего солнца. Слева продолжался чёрный ольховник. Метрах в тридцати он обрывался, и там начинались голые дюны. Охотники шли по свежим отпечаткам огромных лап.

…Медведица тоскливо глядела на своего маленького и пушистого детёныша, нервно тянула ноздрями, поднималась с лёжки, пыталась бежать. Но куда? Она ещё в детстве усвоила закон: не показывай себя врагу, выжидай сколько можно. Внезапность — вот залог успеха. Она уже давно видела тех страшных врагов, которые шли убивать её детёныша. Она бы сама напала на врагов, но боялась — их двое. А враги идут прямо на неё. О, нет! Она не покажет себя. И медведица поднялась и тихо пошла в обход.

— Ы-г-г-г, — затрясся Закун, будто его голого бросили в прорубь. Дрожащей рукой он показал под ноги. На человеческих следах чётко обозначались когти медведя.

— Дьявол! Пожиратель охотников! — взвизгнул Закун. Он, бледный, суетился долго и зряшно.

„Вот оно твоё лицо“, — с презрением подумал Малун. Он с удовлетворением заметил, что волнуется гораздо меньше, чем его нахальный и самоуверенный напарник. А Закун уже потерял власть над собой. Им полностью овладели страх и суеверия.