Последний зов - [18]

В оценке отделенного Ведерников оперировал доступными и близкими ему категориями, и главным мерилом оставался командирский характер. Вот даже сегодня сказал, как отрубил: до конца работы никаких перекуров.

Волнение Новикова словно передалось Ведерникову. Он с нетерпением ждал, пока все справятся с делом, и с удвоенной энергией принялся долбить плотный грунт, от пыли щуря глаза и стараясь не порушить стену.

Переживает, сожалеюще думал о Новикове, понимая, что любой бы переживал: не шуточное дело в такое время нарушить приказ! Загремишь в трибунал как миленький. Обязательно надо обратиться к майору. Мысль эта настолько крепко овладела Ведерниковым, что ни о чем другом он больше думать не мог. Ему показалось, что замедлился темп работы и хлопцы тянут вола, из-за этого, гляди, прозеваешь начальника отряда — заскочит в канцелярию Иванова или в кабинет коменданта, и туда не очень-то сунешься.

— Филонишь, сачок, — кольнул он Черненко. — Кончай давай. Ковыряешься тут…

Могло показаться, будто Черненко все это время ждал, пока его затронет Ведерников. В одно мгновенье преобразилось смуглое лицо; он лукаво прищурил глаза под посеревшими от пыли бровями, но сразу же, изобразив испуг, приставил лопату «к ноге», выструнился и гаркнул:

— Нияк нет, господин поручик! Осмелюсь доложить, долбаю эту канаву в поте лица, а она меня долбает. Славная получится братская могила, осмелюсь спросить, господин поручик?

— Будя зубы-то скалить! Тоже мне Швейка нашёлся.

Испуг на лице Черненко сменился искренним удивлением.

— Ты что, перегрелся?

— Швейка был, сказывают, умный человек. Не то что некоторые…

— Ой, мамцю моя! — перейдя на украинский, Черненко обеими руками схватился за голову. — Що з чоловiком сталося? Був людына як людына, а на тoбi, командувать захотилося.

— Трепач!

— Ты мою личность не чiпай.

— Кончай! Нашёл время придурка из себя корчить!

В другое время тут бы заварилась веселая перепалка, с шуточками-прибауточками, подначкой и смехом, короткий перекур растянулся бы на полчасика — Черненко это умел, когда был в ударе, за словом в карман не лез. Но сейчас не получилось веселья. На голоса из траншеи выглянуло двое-трое любопытных.

— Так-таки пэрэгрiвся ты, Сережа. Охолонь трохи, бо, може, родимчик чы як його. — Оставив за собой последнее слово, Черненко нырнул в траншею, насвистывая веселый мотивчик, и стал в такт ему постукивать, долбить лопаткой податливый грунт.

Ведерников промолчал. Он не злился на языкатого сослуживца, шуточки Черненко самолюбия не задели, на хлопца невозможно было сердиться, если и зубоскалил, то необидно, для общего веселья. Под хорошее настроение Ведерников сам бы не прочь подкинуть хлесткое словцо, за ним он тоже не лазил в задний брючный кармашек.

Сейчас внимание привлек отдалённый гул за рекой, похожий на рокот авиационных моторов, — должно быть, в районе Бялой Подляски размещался немецкий аэродром, оттуда часто взлетали самолеты со свастикой, и воздух сотрясался от рева сильных машин.

Сейчас гул был тихий, не нарушал покоя, как бы жил сам по себе. В высоком небе плыли лёгкие летние облака, плавилось солнце, и воздух, напитанный идущим от леса густым запахом нагретой смолы, дрожал от полуденного зноя.

Черненко долбил и долбил грунт.

Ведерников же, пару раз копнув, выпрямился, чуть повернув голову к реке, где по-прежнему тихо рокотали моторы; парень весь превратился в слух, взбугрившиеся желваки выдавали сильное напряжение. Так, во всяком случае, показалось Новикову, когда он, привлеченный словесной перепалкой бойцов, уже не выпускал их из поля зрения.

Ведерников вздрогнул от гулкого звука монастырского колокола — похоже, кто-то нечаянно ударил по нему или потянул за верёвку; округлый, как накатная волна, звон плавно пронёсся через реку, прошёл по строениям заставы и стал медленно глохнуть за железнодорожной станцией в сосняке.

Ведерников оглянулся назад и увидел Новикова. Отделенный стоял к нему лицом, слегка ссутулив обожжённые плечи, но смотрел мимо, на пыльное облако, не отстававшее от вкатившей в заставские ворота дребезжащей полуторки. Машина остановилась, её заволокло пылью, и когда облако пронеслось, на землю с подножки соскочил майор Кузнецов.

7

«…Мы все побросали работу — сделал не сделал порученное, а вроде как по команде поклали лопаты на бруствер. Стоим, ждем: покличут младшего сержанта к майору? А он, Новиков, значит, увидел такое, рассердился: „Вам дать платочек? Надо, спрашиваю? Слёзки вытирать… А ну, за дело!“ Нам выдержка отделенного понравилась… А настоящий характер он нам потом показал…»

(Свидетельство С. Ведерникова)

Коренастый, бритоголовый майор Кузнецов стряхнул с себя пыль, вытер лоб, поправил портупеи на широких плечах и медленным шагом направился через двор к колодцу, держа фуражку в руке и обмахиваясь платком.

Навстречу майору с противоположного конца двора торопились Голяков с Ивановым.

Застёгивая на ходу командирский ремень, сюда же спешил лейтенант Сартоев, заместитель Иванова по строевой части. Они поочередно представились майору, соблюдая старшинство первым Голяков, за ним Иванов и уже последним Сартоев, а затем все вместе с майором отошли в тень, к колодцу. Голяков, вытянув руки «по швам», внимательно слушал, что ему говорил Кузнецов, было заметно — разговор ему в тягость, потому что в нескольких случаях он подбрасывал руку к козырьку фуражки, видно, спрашивая разрешения ответить, но не получал его. Кузнецов, насупив брови, рубил рукой, как бы отсекая фразу от фразы.