Последний выдох - [156]

– Идти… в ту сторону, – сказал Салливан, отправляясь в путь. Он посмотрел налево, припоминая, что где-то здесь, прямо у дороги, похоронен Карл Свитцер. Свитцер был «Алфалфой» из старых комедийных короткометражек «Пострелята», его убили в январе 1959 года. Когда хоронили Артура Патрика Салливана, могиле «Алфалфы» было всего пять месяцев, и обожавшие «Пострелят» двойняшки обнаружили его тогда еще свежее надгробие, когда гуляли по кладбищу, пока у могилы отца проходила официальная похоронная церемония. Ни словом не обмолвившись, они смотрели на идеально отполированное каменное надгробие Свитцера. Было очевидно, что умереть может каждый, причем в любое время.

– Здесь красиво. – Элизелд устало шаркала туфлями и держала перед собой гипсовую руку Гудини, словно фонарик.

– Здесь отвратительно, – парировал Салливан. – Отвратительно закапывать мертвые тела и над каждым ставить сверху красивое надгробие, чтобы оставшиеся в живых знали, куда можно прийти и поплакать. А если надгробия поменять местами? Будешь рыдать над каким-нибудь незнакомцем. Даже не над незнакомцем, а над сброшенным мертвым телом незнакомца – как над обрезками ногтей, или сношенными ботинками, или пылью из электробритвы. Какая разница между приходом сюда, чтобы подумать об умершем дяде Ирвинге, и раздумьях о нем у себя в гостиной? Здесь можно посидеть на траве всего в шести футах над его неподвижным старым телом. Не лучше ли тогда прокопать ямку и посидеть всего в одном футе над ним? – Его трясло. – Нужно всех кремировать, а пепел, без всяких фанфар и ритуалов, выбрасывать в море.

– Это дань уважения, – раздраженно ответила Элизелд. – Реальная, вещественная связь. Подумай о Туринской плащанице! Что бы мы делали, если бы Иисуса кремировали?

– Не знаю. Может, была бы тогда Туринская пепельница.

Она замахнулась гипсовой рукой Гудини и с силой стукнула Салливана по плечу. Один палец отбился и отскочил в дикорастущую зеленую траву.

В момент удара Салливан издал резкое «Ха!» и спрыгнул в траву, чтобы удержать равновесие.

– Черт подери, – прошипел он, потирая плечо и возвращаясь на асфальт, держась от нее подальше, – верни мне проклятый пистолет. Если ты им попытаешься изобразить такой же драматичный жест, то кого-нибудь убьешь. – Он заметил скол на гипсовой отливке, оглядел все вокруг и нашел палец. – Отличная работа. – Салливан направился к находке и наклонился, чтобы поднять. – Нам с сестрой, разумеется, ничего не стоило заполучить эти штуки, так что давай, разбей их уже поскорее.

– Извини, – сказала она. – Давай его приклеим. Я устала и вообще хотела легонько прикоснуться. И ты говорил не о том, во что веришь, а о том, во что хотел бы верить: в то, что после смерти все уходят и больше не возвращаются, аннулированы раз и навсегда. Это призраки или нет?

Он считал ее вопрос риторическим, пока она настойчиво не прошептала его несколько раз, тогда он перестал вертеть гипсовый палец и посмотрел вперед.

– Гхм, – сказал он, – я думаю, призраки.

Навстречу им, примерно в сотне футов, где дорога не была асфальтирована, шли трое толстых мужчин в смокингах. Тот, что посередине, обхватил своих компаньонов за плечи, и все они шли в ногу, но от их шагов не вздымалась пыль и в полной тишине не раздавалось ни звука. Их рты широко и беззвучно улыбались.

– Давай свернем на юг, в сторону «Парамаунт», – сказал Салливан.

И они с Элизелд с серьезным видом свернули вправо и пошли по траве, срезая путь по диагонали.

Солнце опустилось низко и висело над далеким, расположенным вдоль Гауэр-стрит колумбарием, а тени пальмовых деревьев растянулись на десятки ярдов по сияющей золотом траве.

«Волшебный час Гриффита», – поежился Салливан.

Плоские надгробия извилистыми рядами, словно камни для перехода через реку, расчерчивали низкие, наполненные светом холмы. Некоторые могилки были огорожены невысокой, по щиколотку, фестончатой изгородью из розового бетона, внутри которой все засыпано белой каменной крошкой. В немногих детских захоронениях на надгробиях в жалостливых диорамах стояли пластиковые динозавры, игрушечные машинки и миниатюрные солдатики.

Дальше, вдоль грунтовой дороги возвышались похожие на богато украшенные подстанции мавзолеи, и на бескрылом орле, оседлавшем памятник Харрисону Грею Отису, вызывающе сиял солнечный свет. Салливан был уверен, что в 1959 году у орла были крылья. Окружающие их кипарисы нежно шелестели на ветру и сбрасывали сухие листья.

Салливан и Элизелд дошли до заболоченной местности у волнистых алюминиевых стен и битых стекол зданий студии «Парамаунт», где находились в основном детские могилки с осевшими и размытыми грязью надгробиями.

У Элизалд тряслись руки, сжимающие покалеченную гипсовую кисть Гудини.

– Мы уже обошли тех призраков, – прошептала она. – Давай поворачивать к озеру.

В этот момент откуда-то из дальних деревьев и надгробий за их спиной вырвался воющий хохот. Свободная рука Элизелд похолодела и напряглась в руке Салливана.

Они тут же вернулись на грунтовую дорогу, пересекли ее и поспешили вниз по омраченной тенями траве. Впереди виднелось вытянутое озерцо, севернее которого находились каменные ступени, а с его южной стороны, над темной водой, поднимался белый мраморный пьедестал с белым саркофагом и колоннами вокруг.