Последний владыка - [47]

Первое время, пока их отношения ограничивались неистовыми постельными баталиями, все шло прекрасно. Шаиста оказалась весьма изобретательной особой, страстной и ненасытной, и Тревер ей ничуть не уступал. Ему даже казалось тогда, будто это и есть настоящая любовь. Папаша Грегор приобрел для них очень приличный домик… из трех этажей, напичканный всевозможной техникой, где двери закрывались и открывались, достаточно только щелкнуть пальцами, свет включался и затухал сам собой, а еда появлялась, кажется, реагируя на выделение желудочного сока. Последнее обстоятельство было для Тревера немаловажным — одной из его слабостей являлся поистине фантастический аппетит, поесть он любил, что, по счастью, никак не сказывалось на его фигуре, подтянутой и поджарой, как у молодого волка.

Но если что‑то начинается столь лучезарно, по закону подлости следует ожидать менее радостного продолжения. Жизнь, как известно, похожа на зебру — белая полоса, черная полоса, белая, черная… а потом — задница. Не прошло и полугода, как семейная идиллия обернулась кошмаром. Шаиста ревновала Тревера ко всему, что движется, закатывала ему едва ли не ежедневные истерики, и вообще оказалась редкой стервой, упрямой, как черт. Ее настроение менялось чаще, чем погода, а угодить ей было почти невозможно. Тревер же с детства не выносил, когда им кто‑то пытается руководить и давать указания, тем более на повышенных тонах, спеси и гонора ему самому было не занимать, и закончилось это тем, что он как‑то раз, окончательно выведенный из терпения, слегка встряхнул не в меру разбушевавшуюся супругу. Шаиста было притихла, но на другой же день побежала жаловаться Грегору. Тот вызвал Тревера к себе и устроил ему словесную взбучку, пригрозив всеми возможными и невозможными карами в том случае, если тот еще хоть раз осмелится поднять руку на его дочь.

— Руку?! — поразился Тревер. — Да если бы я ее ударил хоть раз, то от нее бы только мокрое место осталось!

Это было чистой правдой. Но до того, чтобы ударить женщину (даже если она того вполне заслуживает), он никогда бы не стал унижаться. Угрозы Грегора его просто взбесили. Не прошло и двух дней, как Тревер покинул Алькатван без лишних предупреждений. Он резонно счел, что, как говорится, долгие проводы — лишние слезы, причем в данном случае скорее его собственные, чем Шаисты. Дочерей мафиозных боссов безнаказанно не бросают. В качестве компенсации за свое унижение он прихватил с собой кругленькую сумму из личного сейфа Папаши Грегора, которую, правда, довольно быстро и весьма бездарно промотал в венерианских борделях, празднуя свою вновь обретенную свободу.

С тех пор прошло больше двадцати лет. Возможно, какое‑то время поначалу Грегор и пытался его разыскивать, но, скорее всего, быстро плюнул на это безнадежное предприятие, утешив Шаисту покупкой для нее другого мужчины, и забыл о существовании Тревера. А вот забыла ли о нем сама Шаиста — хороший вопрос.

Тревер не испытывал особенных проблем с женщинами. И самонадеянным не был — чтобы полагать, будто его сексуальные подвиги столь неподражаемы, что после разрыва с ним женщине остается только уйти в монастырь и вечно оплакивать невосполнимую утрату. Он легко сходился почти с любой представительницей прекрасного пола и зачастую столь же легко расставался, не раздавая несбыточных обещаний, чтобы не оставалось горького осадка в душе. Пожалуй, так резко он обошелся только с Шаистой, но у Тревера было на то достаточно оснований.

Так или иначе, отчего‑то ведь ее имя всплыло в его памяти спустя столько лет?! И кто‑то назначил ему встречу в тот самый день? В какую ловушку он так беспечно шагнул тогда?

Бесполезно! Стена необъяснимого забвения и не думала поддаваться.

Он встретился с Шаистой или с кем‑то, кого она подослала? И что произошло затем? Чего она хотела или требовала?

Нет, скорее всего, чтобы разобраться со всем этим, придется попросить Фрэнка просканировать его мозг на предмет выявления каких‑то повреждений. Но в некоторой степени Тревер испытал облегчение — если с ним произошло нечто, связанное с Шаистой, едва ли опасность может угрожать кому‑то еще, кроме него самого. Это дело глубоко личное, не касающееся ни Фрэнки, ни Джошуа.

Впрочем, как раз с Джошуа все не так просто, его ведь легко можно перепутать с ним самим. Эта мысль вновь наполнила сердце Тревера тревогой. Парень отсутствует, судя по словам Фрэнка, уже почти двое суток. Черт бы его побрал, где он может шляться, в совершенно незнакомых, непривычных условиях, не имея опыта в одиночку справляться со множеством проблем, которые у него неизбежно возникнут? Ну, был бы он ребенком, еще куда ни шло, всегда найдутся добрые люди, которые придут на помощь несмышленышу. Но Джош — взрослый мужчина и таких эмоций не вызывает. И идти ему некуда… разве что вернуться назад.

Мысли у Тревера путались, перескакивая с одного на другое. Он все больше утверждался в том, что Шаиста имеет прямое отношение к его злоключениям. Грегор, кстати, отличался изощренной, жестокой изобретательностью по отношению к своим жертвам. Вспомнив об этом, Тревер невольно вздрогнул. Желтоватые, звериные глаза Грегора отчетливо встали перед его внутренним взором. И каждое из слов, которые тот цедил сквозь зубы, было полно разъедающего душу яда. «Знаешь, я всегда восхищался древними способами добиваться раскаяния и страха. Например, как тебе нравится идея положить связанного человека нагишом на термитник под палящим солнцем? А мои предки использовали в качестве орудия мести особые ритуальные предметы, священное оружие, передававшееся из поколения в поколение, от отца к сыну, и не знавшее пощады к врагу. Считалось, что оно само находит свою жертву, и стрелы, выпущенные из него, никогда не пролетали мимо цели. Их обычно тоже тщательно сохраняли, извлекая из тел поверженных противников, и очень берегли. Нет, нынешние люди заметно оскудели умом и душой, заменив искусство убивать его жалким подобием. Приближающаяся смерть должна быть осознана, прочувствована жертвой — иначе сама идея наказания теряет свою ценность и прелесть».