Последний виток прогресса - [76]

такая возможность не предрешена. Если угодно, соответствующий конфликт и составляет основное содержание современности.

Демократизация экономики как неотъемлемая составная часть цепной демократизации-транспарации сегодня уже привела к экспотенциальному росту числа абонентов глобального виртуального бизнеса. Эти абоненты, не будучи предпринимателями, не способны, разумеется, действовать в пределах разумного риска и собственной компетенции, они делегируют свои права всевозможным спецагентам (дилерам, маклерам, брокерам), которые, управляя чужими деньгами, всецело довольствуются индикаторами витринной экономики, в свою очередь, по принципу подкрепляемой обратной связи, приумножая число ее абонентов. Порой в качестве абонентов роскошной виртуальной витрины фигурируют целые государства.

Экономика по меньшей мере двояким образом вписана в имманентное пространство ПСК. Во-первых, посредством универсального медиатора – деньги легко, без малейшего сопротивления и без перевода (на особый язык внутренних значимостей) перетекают в воображаемое, где складываются в фигуры желания, которые, в свою очередь, подлежат прямому овеществлению; деньги выступают как общий язык континуума вещей и желаний, о чем еще будет отдельный разговор. Во-вторых, облечение доступа всем желающим в экономику как родовую вотчину подозрительного субъекта приводит к тем же последствиям, что и демократизация в культурном и правовом поле: разрастаются участки ненаказуемой доверчивости, и, соответственно, стремительно возрастает уязвимость. Носители делегированных полномочий слишком легко, играючи относятся к носимому ими багажу чужих экспектаций, что делает масштаб потерь при возможном сбое непредсказуемым. Понятно, что первые кризисы репрезентаций – это всего лишь цветочки на фоне неизбежно предстоящих испытаний[116]. С каждым годом возможность возобновления гражданского общества и свободного рынка становится все более проблематичной – возобновляется лишь внешняя сторона, витринная видимость, и, хотя муляжи становятся с каждым обновлением ярче и правдоподобнее, вид их «эталонов» постепенно погружается в забвение, в недостоверность.

Пока еще субъекту предоставлено политическое убежище, а экономическое убежище ему даже гарантировано – и в том и в другом случае он все еще остается на командных высотах в отличие от скромного «эротического убежища», больше напоминающего резервацию. Прибегая к известному историческому образу, добропорядочные подданные ПСК как бы говорят, «обращаясь» к субикам: придите к нам и правьте нами, то есть воспроизводят формулу приглашения варягов на Русь. Это, разумеется, не исключает, что в один прекрасный день, когда тенденции транспарации окрепнут и достигнут подлинной всеобщности, хуматоны не возобновят приглашения, а, напротив, заявят окопавшимся в узловых пунктах обменов подозрительным субъектам: пошли вон. Более надежные прогнозы относительно будущего экономики как подсистемы ПСК можно будет сделать лишь после следующих, гораздо более масштабных кризисов репрезентации.

Часть 2 Медиаторы социальности

12 Деньги, грезы и неврозы

Очертив топологию ПСК, объединившую разрозненные территориальности социального в проницаемую насквозь среду символического, уместно сделать и следующий шаг – присмотреться к синтезу медиаторов. В обобщенном виде эти медиаторы образуют триаду деньги – новости – аффекты, и тенденция их развития направлена, если можно так выразиться, к прогрессирующему триединству. Реальность коммуникации разворачивает три ипостаси бога Июксты: но монотеизм ПСК и в этом отношении становится все более очевидным. И подобно тому как предмет транспарации, а именно многообразие сущего, обретает должную гомогенность, медиаторы-скоросшиватели, в свою очередь, подвергаются стандартизации. Поэтому, в сущности, все равно, с какого из них начать, – пусть это будут деньги.

Нет ничего легче, чем продемонстрировать власть денег. Это можно сделать разными способами: открыть любой учебник политэкономии, пройти мимо витрин супермаркетов, роскошных отелей и офисов, зная, какой пропуск спросят на входе – везде один и тот же. Если попытаться озвучить главную формулу духовной жажды всех обездоленных, нетрудно представить себе, хрипом какого слова она отзовется. Именно это слово неустанно повторял попугай Флинта: «Пиастры! Пиастррры!»

Но едва ли не главный показатель всемогущества денег состоит в том, что практически любое высказывание о них сразу становится банальным. Банальность желаний наслаивается на банальность обоснований и перекрывается еще большей банальностью обличений. Может быть, поэтому о деньгах так невнятно говорит философия и молчит поэзия.

С точки зрения классической политэкономии деньги являются прежде всего товаром, но товаром привилегированным, таким, который чаще всего опосредует акты обмена. Соответственно, претендент на эту роль может появиться чисто случайно; у кочевых народов естественным привилегированным товаром был скот, у островных народов Меланезии и Полинезии – раковины и т. д.

Однако все эти предковые формы не состоят в прямом родстве с современными деньгами, скорее, их можно рассматривать как побочные ветви, отсохшие и опавшие после появления денег в собственном смысле слова. Тот или иной товар становился привилегированным, а потом лишался привилегий. Чаще всего речь шла о простых единицах счета или разновесах памяти, вся роль которых исчерпывается в пределах единичного акта обмена.