Последний вервольф - [75]

с тем, кого любишь, — сказал я.

Когда она заснула, я подумал, что не выйдет ничего хорошего, если я расскажу, что Арабелла была беременна, и что вместе с ней я убил и сожрал свое единственное дитя. И решил никогда об этом не говорить.

41

Когда находишься посреди большого открытого пространства, где нет ничего человеческого, а есть лишь необузданная природа, американские кумиры кажутся такими маленькими и незначительными. Элвис, Джон Уэйн, Мэрилин, Чарльз Мэнсон, Джон Кеннеди — здесь они весят не больше хрупких дождевых облаков, в которых нет ничего, кроме синевы и пустоты. Это может свести с ума. Американцы это знают и, словно мухи, которых манит искусственный свет, кучкуются на побережье, движимые одним коллективно-бессознательным порывом.

Наша жизнь сжалась до размеров машины. Недосып и бесконечно сменяющиеся пейзажи на протяжении сотен километров размыли все четкие мысли у нас в головах и породили абсурдные перескакивания с одних тем на другие, от карьеры Тома Круза к основателям ВОКСа. Потом к Обаме. От него — к расколу феминистского движения, потом к истории Охоты. От нее — к фильму «Властелин Колец». Перед глазами проносились заправки «Тексако», мотели, грозовые тучи, чучела на полях, «Джек Дэниелс», «Кэмел» (я оказался на удивление верен брендам), секс, звезды, автоматы с едой, и с каждым днем все сильнее сжимавшиеся тиски голода.

Она хотела знать все: о Харли, о Жаклин Делон, о Клоке, об Эллисе, о Грейнере, о пятидесяти вампирских Домах. То есть все самые недавние события. До этого были почти двести лет, наполненные впечатлениями от мест, где я побывал, людей, с которыми я был знаком, вещей, которые я видел. Сколько бы я ни говорил, еще больше оставалось нерассказанным. Ей хотелось не только слушать, но и рассказывать тоже. Проклятие не изменило ее детских воспоминаний, но теперь они виделись в новом свете. Они стали совсем особенными. И теперь с ней был я, готовый слушать дни и ночи напролет.

Она не могла смириться с утратой семейного тепла. В клан ее матери входило очень много ирландцев, некоторые из них прямо-таки воплощали ирландские клише: непомерно пьющие, очень сентиментальные и яростные, до кровопролития истовые католики. Дядюшки. Когда она была маленькой девчушкой, эти большие мужчины брали ее на свои руки-сардельки и сажали на волосатые шеи, от них сильно пахло виски, и они несли невероятную чушь. Женщины посвятили ее в прекрасный мир сплетен и искусства мужского обольщения. Это был ее идеальный счастливый мир. В него входила еще и близкая дружба с бедным отцом, для которого она была маленькой феей и который опрометчиво баловал ее и развлекал не сказками про героев и богов, а историями про черные дыры, кометы и точный вес солнца. Клан Галайли давно уже списал со счетов этого жалкого православного грека Николая.

— Он сдался с самого начала, — рассказывала она об отце. — Согласился на весь этот фарс с введением себя в клан, чтобы жениться на маме. Это, конечно, унизило его в ее глазах, но иначе она бы за него не пошла. Она считала эти глупости добрыми традициями. В этом и состояла главная ошибка.

— А ты веришь в Бога?

Мы были в Небраске, к югу от нас текла река Луп, к востоку раскинулись Песчаные холмы. Был вечер, холодно, мокрый снег валил уже целый час. Мы остановились заправиться. Прыщавый кассир недобро на нас покосился. Это было что-то новенькое. В человеческом обличье у меня никогда не возникало проблем с тем, чтобы сойти за обычного человека. Может, вместе мы казались более странными?

— Это не вера, — ответила она. — Это как-то само собой получилось, как старая мебель, от которой ты никак не избавишься. Образованная часть меня знает, что ада как такового не существует и что это всего лишь предрассудок, который я унаследовала от общества. Другая часть знает, что именно туда я и попаду. Во мне будто дюжина разных меня, все они сменяют друг друга и думают по-разному.

— Это постмодернистское решение, — ответил я. — Осознанное расщепление личности. Выбери какую-то одну сказку и считай ее настоящей.

— Но ты ведь не думаешь, что написанное в дневнике Квинна — сказка?

Я рассказал ей про дневник и как близко я был к нему в доме Жаклин Делон.

— Глупо, не правда ли? Я готов смириться с бесцельностью и бессмысленностью всего на свете, но верю, что моя судьба — исключение. Это просто остаточный эффект от… — Я хотел сказать «того времени, когда я был человеком», но понял, что это снова вызовет мысли о бесплодности. — Это просто то же самое дерьмо, — поправился я. — Страстное желание узнать, откуда мы появились, и надежда на то, что это прольет свет на вопрос, зачем мы здесь и чем все кончится. Желание, чтобы жизнь имела смысл, а не была простой случайностью.

— А теперь он у вампиров. При условии, что ты действительно так думаешь.

— Я действительно так думаю.

— Знаю, это глупо, но я все никак не могу переварить, что вампиры существуют.

— Да уж, и они спят днем. И не занимаются сексом.

— Не занимаются?

— Нет. Желание пропадает. Они, конечно, говорят, что секс — ничто по сравнению с удовольствием от высасывания крови из жертвы, но мне всегда казалось, что это ложь от отчаяния. И одна из причин, по которой они нас ненавидят.