Последний верблюд умер в полдень - [131]

В ошеломлённом молчании прогремел голос, подобный грому бронзовой трубы:

— Бог сказал! Вот Царь ваш, народ Святой Горы!

Спи, божия раба

Я узнала голос — значит, Муртек всё-таки оказался человеком Тарека! Время было рассчитано идеально. Зрители неподвижно застыли от изумления, а Тарек сорвал ритуальный парик с головы и сбросил халат. На лбу сияли близнецы-уреи[176], символы царской власти; на груди лежали священные знаки — скарабей, кобра и Нехбет-стервятник[177]. Выхватив ​​меч из ножен, он высоко поднял его, крича:

— Я король! Повинуюсь выбору Аминреха, того, кто несёт на землю Маат, защитника народа!

Повсюду во дворе другие мужчины освобождались от маскировки, обнажая оружие, вынимая красные перья из скрытых складок одежд и прикрепляя их к повязкам на головах.

— Браво! — воскликнул Эмерсон. — Что за стратег! Я сам не смог бы придумать лучше!

Это был гениальный ход, и на мгновение я подумала, что Тарек победил, выиграв корону без насилия и гражданской войны. Но красные перья уступали в числе кожаным шлемам гвардейцев Настасена, а Верховный жрец Аминреха отнюдь не ​​был человеком, который просто так позволил бы ускользнуть власти из рук.

— Измена! — проревел он. — Богохульство! У этого преступника нет имени. Он — не избранник Аминреха, но предатель, приговорённый к смерти. Схватить его!

Вспыхнуло смятение. Солдаты Настасена бросились исполнять приказ Верховного жреца, повстанцы сплотились, чтобы защитить своего вождя. Ни лук, ни стрелы, ни копья с длинной рукоятью не годились в такой тесноте; противники сходились лицом к лицу с мечами и кинжалами. Эмерсон в возбуждении топал ногами:

— Проклятье, Пибоди, отпусти мою руку! Мне нужен меч! Мне нужно перо!

Мне пришлось кричать, чтобы быть услышанной среди боевых возгласов и грохота оружия:

— Эмерсон, смотри!

Над головами борющихся мужчин ковчег бога качался, будто настоящий корабль в бушующем море. Один за другим носильщики теряли почву под ногами и падали беспорядочной кучей. Корабль накренился на нос и с грохотом рухнул. Хрупкое, древнее дерево разлетелось на сотни обломков. Святыня рухнула, как фигурка из спичек. Статуя треснула и развалилась[178], извергнув, как бабочка из куколки, маленькое тело, беспомощно скатившееся под самые ноги сражающихся. С могучим рёвом Эмерсон погрузился в водоворот и появился, сжимая в руках Рамзеса.

Я вытащила пистолет и выстрелила в упор в солдата, который пытался обрушить лезвие на голову Эмерсона. Эмерсон подскочил ко мне и бесцеремонно швырнул Рамзеса к моим ногам.

— Господи Всемогущий, Пибоди, смотри, куда стреляешь! Проклятая пуля пролетела так близко, что выдрала мне волосы!

— Лучше так, чем выдрать их мечом, — ответила я. Ещё один кожаный шлем придвинулся к нам. Я целилась в руку, но, похоже, промахнулась, потому что он всё приближался, и я решила, что при таких обстоятельствах разборчивость неуместна. Второй выстрел отшвырнул его на Рамзеса. Эмерсон схватил упавший меч как раз вовремя, чтобы парировать сильнейший удар ещё одного нападавшего. К нам мчались и другие, но некоторые из наших стражников — теперь с красными перьями в волосах — встали на нашу защиту. Я почувствовала, что смогу улучить момент и побеседовать с сыном.

Внутренности статуи, похоже, годами не знали уборки. Волосы Рамзеса (вернее то, что так называлось) украшала паутина, а килт выглядел просто омерзительно. На животе явно виднелся след чьей-то сандалии, что, вероятно, и объясняло молчание. Я потрясла его.

— Ты не ранен, Рамзес?

— Уф, — попытался отдышаться Рамзес.

С пистолетом наготове, я обернулась взглянуть, не нуждается ли Эмерсон в моей помощи, и обнаружила, что он великолепно справляется. Очевидно, он втайне брал уроки фехтования, ибо его мастерство значительно улучшилось с того незабываемого дня, когда он сражался с Гением Преступлений за мою скромную особу[179]. Уверена, он с лёгкостью мог бы расправиться со своим противником, если бы пытался не вывести из строя, а убить человека.

Один из наших защитников упал, забрызгав мои ботинки кровью. Очередная пуля из моего верного маленького пистолета заставила убийцу hors de combat[180]. Я поспешно перезарядила оружие. Битва разгоралась. Я видела Тарека в диадеме, ощетинившейся красными перьями; он пытался пробиться к брату, укрывавшемуся за троном. А перед самим троном кипела ожесточённая борьба, верные гвардейцы Настасена дрались, пытаясь сдержать атакующие силы повстанцев. Даже Песакер выхватил ​​меч и вступил в сражение.

Но среди всех криков, грохота и стонов, сопровождавших сражение, в одном месте царила тишина: занавешенный шатёр в задней части колоннады. Перед ним стоял Рука, опираясь на огромное копьё. Никто не приближался к нему; казалось, будто и сам он, и шатёр, который он охранял, отгорожены невидимой, непроницаемой стеной.

Ужасающая бойня продолжалась. Груды тел и лужи пролитой крови покрывали пол. Кто выигрывает? Я не могла сказать. Многие из сильных с обеих сторон пали — трагическая, ужасная потеря. Страдая в глубине души, я стремилась помочь раненым и утешить вдов и сирот.

Не знаю, что вдохновило Тарека — та же самая благородная цель, или страх, что он может проиграть. Предпочитаю верить, что первое. Повергнув наземь последнего из нападавших на него, он возвысил голос над звуками боя: