Последний тамплиер - [65]

Фонсалис… Если она хочет продолжать игру, его надо найти.

Тесс поняла, что нескольких бессонных ночей не миновать. И надо проверить, в порядке ли паспорт.

Также не миновать было трудного телефонного разговора с матерью: предстояло объяснить, что пройдет еще несколько дней, прежде чем они встретятся в Аризоне.

Де Анжелис ненадолго зашел в свой номер. Озабоченный назревающими осложнениями, он присел на край жесткой кровати и позвонил в Рим. С коллегой, не принадлежащим к кругу кардинала Мауро, пришлось говорить напрямик. Время было решительно не подходящим для околичностей.

Напряженная погоня за четырьмя всадниками окончилась, и не было больше смысла торчать в штабе расследования. Вскоре ему предстояло пойти своим путем. Он отдал несколько приказаний: все должно быть готово на случай, если ему придется быстро сниматься с места.

Покончив с этим, он достал из портфеля пачку фотографий, веером раскинул их на покрывале и просмотрел одну за другой. Тесс входит в здание на Федеральной площади и выходит из него. Входит в свой дом в Мармаронеке, выходит из него. Ее кабинет в институте Манукяна. Дальний план, средний, крупный план. Даже на плоском зернистом изображении она излучала ту же решимость и уверенность, что и в жизни. К тому же она проявила напористость и живое воображение. В отличие от ФБР, упорно державшегося за версию обычного ограбления.

Специальные знания, давнее знакомство с Венсом — все это делало ее полезной союзницей или опасной противницей.

Он выбрал крупный план, постучал пальцем по ее лбу.

«Умная девочка. Умница». Если кто и разберется, что происходит, так только она. Но нельзя позволить ей поделиться с кем-нибудь своим открытием.

Его надо перехватить.

ГЛАВА 49

Тесс потеряла счет времени, но по количеству скопившихся на столе кофейных чашек и по гулу кофеина в крови поняла, что прошло много часов с тех пор, как она обосновалась у компьютера в кабинете археологического института Манукяна.

В кабинете было пусто. И за окном давно пропали голуби и воробьи. Сад утонул в темноте. Впереди маячила еще одна длинная утомительная ночь.

Последние два дня слились в одно пятно. Она просидела в Батлеровской библиотеке Колумбийского института, пока ее не попросили оттуда перед закрытием в одиннадцать вечера. После полуночи явилась домой, нагруженная кипой книг, и зарылась в них, вздремнув ненадолго, когда за окном спальни уже светило солнце, а через полтора часа была беспощадно разбужена электронным будильником.

Теперь, сидя за столом с покрасневшими глазами, она видела перед собой внушительную гору книг — часть куплена за свой счет, другие из солидной институтской библиотеки. То и дело ее осеняла очередная идея, и Тесс вихрем врывалась в поисковую систему Интернета, благословляя «Google» за сэкономленные часы и проклиная технику, когда та отказывалась выдавать заказанную информацию.

Пока проклятия преобладали.

Тесс отвернулась от стола и выглянула в окно, потирая усталые глаза. Тени под деревьями сложились в странный узор. Она видела, как в тумане. Тесс сдалась. Надо передохнуть. Не упомнишь, когда приходилось ей столько прочитать за такое короткое время. Одно-единственное слово стоит перед глазами, хотя она так и не нашла его в Сети: «Фонсалис».

Глядя в темноту, она искала взглядом старую иву, самую высокую в саду. Вот она: темные ветви качаются от вечернего ветерка и резко выделяются в свете фонарей за каменной оградой.

Она взглянула на каменную скамью под деревом. Трудно представить в городе такой уголок идиллической тишины. Хотелось выйти наружу, свернуться на скамье и заснуть на целые сутки.

И тут что-то блеснуло в памяти.

Смутное воспоминание.

Тесс представила медную табличку у корней ивы. Она сотни раз читала надпись на ней.

Дерево было торжественно высажено пятьдесят лет назад благотворителем армянином — спонсором института. Он привез иву из своей родной деревушки, в память об отце, погибшем вместе с двумястами другими армянскими учеными и старейшинами в первые дни геноцида 1915 года. Министр внутренних дел Турции хвалился тогда, что они нанесут армянскому народу «такой удар, от которого те не оправятся полвека». Слова его оказались трагическим пророчеством: армянская нация переживала одну трагедию за другой — темную эпоху, протянувшуюся почти до наших дней.

И плакучая ива была избрана символом скорби. Эти деревья сажали на кладбищах, протянувшихся от Европы до Китая. Этот символ был известен со времен Ветхого Завета: когда Давид взял в жены Батшебу, два ангела явились возвестить ему о его грехе. И тогда он пал наземь и лил горькие слезы раскаяния сорок дней и сорок ночей. За эти сорок дней он выплакал все слезы, сколько скопилось их у рода людского в оплакивание своих грехов до самого Судного дня. Две реки слез потекли по его саду, и выросли два дерева: ладанное, вечно источающее слезы печали, и плакучая ива с поникшими от горя ветвями.

Перед глазами Тесс встала надпись на медной табличке под деревом. Помнится, дерево относилось к роду Vitisalix.

И дальше латинское название вида собственно плакучих ив.

Salix Babylonica.

Оно все время было прямо перед носом.