Последний тамплиер - [18]

Я стал целовать его руки, но наставник мягко отстранил их.

— Не стоит, Жак. Я помогаю тебе не как знакомый знакомому, а как брат брату, согласно орденскому долгу. Ведь базиликане, к числу коих ты имеешь честь принадлежать, наши младшие братья.

— Я так хочу домой, учитель! — воскликнул я, — какое сегодня число?

— Семнадцатое марта.

— Семнадцатое марта… Если завтра все состоится так, как вы сказали, я навсегда запомню этот день!

— Заканчивайте разговор! — буркнул тюремщик. Мы с ле Бреем коснулись губ друг друга в теплом братском поцелуе, и старый рыцарь, непривычно сутулясь и тяжело ступая, ушел. В глубине коридора печально скрипнули дверные петли. Я не видел наставника двадцать четыре года! Как он постарел за это время, как много сил покинуло его… Я тоже стал другим, на лице прибавилось морщин, волосы седели. Но сила меня не покидала. Пока не покидала… Ле Брей же превратился за это время в изможденного старика.

Находясь во власти отрадных дум о завтрашнем дне, я вернулся на свое унылое ложе, надеясь, что мне суждено провести на нем последнюю ночь. Только сейчас я вспомнил, что остался сегодня без ужина. Куда запропастился этот чертов Жак? Но ничего. Если повезет, скоро я досыта наемся ужинами, обедами, завтраками… Только бы повезло… Пресвятая Дева, чей образ в душе моей всегда есть образ Гвинделины с маленьким Филиппом на руках, помоги мне…Представляя дом и скорое возвращение, я опять мысленно отправился в прошлое. Почему-то вспомнился мой приезд к Жанне перед свадьбой. Тогда, размышляя над словами фон Ренна о некоем ла Моте, с которым ему довелось служить в Хомсе, меня осенила сумасшедшая догадка. Лелея ее, я отправился сразу после отъезда фон Ренна в замок графини.

Меня разбудил на рассвете тот самый тюремщик, который накануне сопровождал ле Брея. Он принес кашу и ломоть хлеба. Мяса не было. Я вновь вспомнил о Жаке и подивился его отсутствию. Тюремщик наблюдал за мной, пока я ел, а потом сказал одеваться. Я испражнился, надел котту, переобулся в теплые галоты с шерстяным чулком, завернулся в плащ, и в таком виде покинул камеру. У дубовой двери, отделявшей коридор, меня ждал конвой из четырех стражников с алебардами. На меня надели кандалы, вывели во двор и посадили в тюремную карету, в которой сидело еще три человека. Одного я узнал — то был великий бальи, командор Нормандии Годфруа де Шарне, которого я не раз встречал на приеме у герцога Бургундского. Второго — сухощавого белобородого старика с грустным лицом, звали как и меня Жаком, и наблюдая, с каким почтением относятся к нему Шарне и стражники, я догадался, что это есть никто иной, как Жак де Моле, Великий Магистр Ордена тамплиеров. Вот уже семь лет он находился под стражей. До сих пор вокруг его громкого ареста ходило множество самых разнообразных толков. Третьего господина я не знал. Вскоре лошади тронулись и мы покинули Жизор. В Париж мы ехали в молчании, думая каждый о своем. В конце пути, когда с улицы послышались голоса и обычный городской шум, де Шарне и второй его спутник стали молиться. Де Моле оставался безучастным. Наконец, карета остановилась.

Нас вывели, и осмотревшись, я понял, что мы находимся на площади, напротив портала Нотр дам де Пари. На паперти собралась огромная толпа народа, при виде которой мне сделалось не по себе. Я испугался, решив, что вместо помилования буду осужден на смерть. Но спокойный вид Великого Магистра, заставил меня обуздать чувства. Нас возвели на эшафот, где на специальной полке, лежало несколько отрубленных голов. Было еще холодно, посему над головами не роились обычные мухи. Значит, они пролежат тут еще долго, пока не сгниют совсем. Лицо одной головы показалось мне знакомо. Присмотревшись, я понял, что это есть никто иной, как мой добрый тюремщик Жак. Напротив эшафота, в крытой ложе, сидел архиепископ Сансский в сопровождении трех кардиналов — заседателей. Один из кардиналов, сухощавый, с тонкой аристократической бородкой, встал и зачитал приговор. Жак де Моле и Годфруа де Шарне приговаривались к пожизненному заключению, меня, так как я не состоял в упраздненном ныне ордене Храма, признали невиновным и освободили от цепей. Третьего рыцаря, Жоффруа де Гонвиля, приговорили к двадцати годам заточения. Как только решение суда было провозглашено, Великий Магистр расправил плечи и во всеуслышание спокойно заявил, что обвинения в адрес его Ордена беспочвенны, что осужденные папским судом братья невиновны. Он также отказался ото всех своих показаний, сказав, что рано ставить точку в его деле. Кардиналы повскакали с мест. На лице архиепископа отразилось чрезвычайное изумление. Де Моле тем временем обращался к толпе:

— Я томился в темнице семь лет и давно потерял надежду на торжество добра. Теперь мне остается одно — умереть, дабы не запятнать честь своего Ордена, братья которого честно защищали христиан в стране неверных и ухаживали за паломниками, как за своими детьми. Все записанное следователями, якобы с моих слов — ложь. Я всю жизнь был добрым христианином и не совершал ничего такого, за что мне было бы стыдно перед людьми и Богом. Я невиновен! Если меня предадут смерти, я оставляю Богу и братьям заботу отомстить за мою погибель обидчикам. Я презираю страх пытки и проклинаю короля и Папу!