Последний тамплиер - [19]

При последних словах Великого Магистра, один из сержантов, стоявших подле, ударил старика по устам ладонью так, что брызнула кровь, и Магистр не смог больше говорить.

Меня свели с эшафота, и я сразу же попал в объятия ле Брея, который укрыл меня шерстяным плащом. Тем временем, де Моле и де Шарне, громко сказавший, что разделяет слова своего орденского брата, были вновь взяты под стражу и я слышал, как один из кардиналов сказал, что передает их Прево Парижа, и велел отвести в капеллу у паперти собора и сторожить там, пока не разойдется толпа. Ле Брей посадил меня в карету. Мы тронулись, но вскоре остановились неподалеку от собора, ожидая развязки. После полудня к собору прискакал, судя по камзолу и плащу, гонец короля. Час спустя к собору подъехало три повозки, груженные хворостом и дровами, и нам стало ясно, что король и его совет приняли решение сжечь нераскаявшихся еретиков. Дрова стали сгружать в лодки и возить на островок Сены, расположенный между королевским садом и церковью августинцев, который одни называли Камышовым, другие — Еврейским. Когда начало темнеть, из капеллы вывели Магистра и Командора. Я не видел их лиц, но отчетливо слышал звон цепей по булыжникам мостовой, когда рыцари шли к лодкам. Я выбрался из кареты и отправился смотреть, что будет дальше. У пристани рыцарей расковали, они разделись и предали себя в руки палачей. Потом их погрузили в лодки, и унылые челны тихо заскользили по спокойной, черной глади Сены.

Рядом я услышал шаги. То был ле Брей. Мы стали на колени и принялись молиться. Вскоре над водами Сены взвились два языка пламени. Были отчетливо видны черные силуэты жертв, извивавшихся в страшных мучениях и слышны их предсмертные, душераздирающие вопли.

— Дева, Дева, Дева! — задыхаясь, с высоким надрывом, хрипло кричал один из казнимых, мне казалось, это был де Моле.

Когда костры опали и стали остывать, мы сели в карету, и покатили прочь из ненавистного города, в котором Папа и король творили деяния, не имеющие ничего общего с заветами господа Христа. Ле Брей дал мне флягу вина. Выпив ее до дна, я, ничего не евший за весь день, кроме тюремного завтрака, тотчас уснул. Мне приснилась Гвинделина и столь дорогое сердцу Шюре. Вскоре я увижу их наяву.

Часть вторая Ангелы и бесы 1314–1315

Я проснулся на льняных простынях, накрытый до подбородка пуховым одеялом, ощущая во всем теле непреодолимую слабость. Мне подумалось, что я сплю и вижу сон, но вспомнив события вчерашнего дня — свое освобождение, казнь на Камышовом острове, я понял, что не сплю, что действительно нахожусь в гостевой комнате придела церкви св. Иоанна-евангелиста, куда мы прибыли с ле Бреем вчера, к полуночи. Хотелось пить и испражниться, но не желая бродить по комнате в поисках питья и ночного сосуда, я стал искать глазами что-либо, что позволило бы вызвать прислугу. Почти у самого изголовья висел кожаный шнурок с узлом на конце. Потянув за шнур, я услышал где-то далеко звон колокольчика и почти сразу явился молодой монах в рясе, со свежевыбритой тонзурой. Поклонившись, он спросил, что мне угодно.

— Подай ночной сосуд, а потом — питье. Я вчера выпил изрядно вина и потому принеси кислого молока, или меду.

Испражнившись, я вновь упал на перину. Монах удалился с сосудом. Скоро он принес его обратно, потом снова ушел — за питьем. Нежная льняная простынь ласкала мое тело. Она пахла свежестью и слегка дымком углей утюга. И я с отвращением ощутил другой запах — запах своего, немытого долгие месяцы, тела. Когда пришел монах с двумя кувшинами, один — с медом, другой — с кислым молоком, я велел ему приготовить лохань с водой для купания.

— Господин будет натираться сарацинскими маслами после купания? — осведомился монах.

— О, да! — с восторгом ответил я, предвкушая блаженство чистоты тела и ароматы благовоний. Монах удалился.

Я выпил довольно меду и совсем незаметно для себя, задремал. Проснулся же я, когда открылась дверь и в комнату вошли несколько слуг, принесших лохань с водой и дымящиеся ведра с кипятком. Монах держал в руках льняной плат для вытирания после купания и пузырек, источавший аромат смирны. Разоблачившись, я с наслаждением погрузился в лохань. Слуга время от времени пробовал воду, добавляя ковшом кипяток.

— Как тебя зовут? — осведомился я у монаха, в поведении которого чувствовалось едва уловимое благородство дворянина.

— Жильбер.

— Ты дворянин?

Монах смутился.

— Я не стал бы отвечать на ваш вопрос, если бы не знал, кто вы, и почему сидели в темнице Жизора. Да, я дворянин и брат ордена Храма, я получил посвящение в Испании, но сейчас, поскольку обстоятельства времени заставляют нас поступать так, я скрываю свою причастность к ордену и маскируюсь под обычного монаха, дабы репрессии короля не коснулись меня и членов моей семьи.

— Из какого ты рода?

— В моих жилах течет кровь двух благородных родов — норманнского рода Бриеннов и английского рода Кортириалов, к коему принадлежит моя любезная матушка Мария.

— Я не хочу Жильбер, чтобы такой благородный молодой человек, как ты, служил мне. Ступай к настоятелю. Пусть он пришлет простолюдина.