Последний тамплиер - [16]

Вспоминая сегодня слова фон Ренна, я озираю мысленным взором просторы той Империи, о которой он говорил. Я вижу народы, в согласии трудящиеся по всей земле, я вижу цветущие сады и сытые, веселые лица. Я вижу величественные дворцы-храмы, колосящиеся от края до края нивы, корабли, отправляющиеся в неведомые страны, туда, где не заходит солнце. Но я не вижу войн, крови, пожаров и разрушений. Я не слышу женского плача над убитым безжалостной рукою мужем, я не слышу душераздирающего визга детей, на глазах которых грязный наемник насилует их мать, я не слышу стонов раненых на поле боя, среди гор разлагающихся тел, я не чувствую сладковатый запах тления и не зрю городов, опустошенных мором, похожих на гигантские, страшные склепы. Все это осталось в прошлом. Войны закончились. Чума ушла. А рыцарство существует не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы охранять священный государственный порядок, согласно которому живет единая Империя.

Бог мой! Уже вечер. Скоро придет Жак и, как обычно, принесет что-нибудь поесть. А плотники все стучат. Что же они там строят?

Герберт фон Ренн был убит четыре месяца спустя, в Марселе, когда возвращался в Святую землю. Его обезображенный труп нашли в квартале, где обитали нищие и блудницы, неподалеку от еврейского гетто. У Герберта были выколоты глаза, отрезаны уши и мужское естество. Говорили, что он вез с собою деньги из казны базиликан из-за которых его, собственно, и убили. Но об этом я узнал лишь в начале зимы, после того, как к стенам Шюре пришел ле Брей …

Стоял благодатный октябрь 1290 года. Дни были тихие и солнечные. Лето не хотело покидать наши края. Время подходило к полудню. Я блаженствовал на крепостной стене, сидя в деревянном кресле, наблюдая за тренировкой лучников на лужайке за крепостными воротами. Недавние Дети леса, ловкие и поджарые, уверенно поражали деревянные мишени. Я пил совсем молодое, незрелое играющее пиво, разливавшее по телу сладкую истому. Мне все нравилось — мой замок, ясный день, лучники, кисловатое пиво, солнечное тепло. На губах еще горели ночные поцелуи Гвинделины. С кухни тек запах свежего хлеба. Я подумал, что надо будет обязательно сходить туда и съесть с молоком кусочек румяной, хрустящей корочки. В крепостном дворе Пьер, конюх, гонялся за кудахчущей курицей, отчаянно ругаясь. Я бросил в него камешек. Он остановился, поднял голову, улыбнулся, помахал рукой и продолжил свое занятие. Отец Жан неторопливо шагал по тропинке в свою часовню, держа под мышкой требник. Следом за ним шла Данута с пустой корзиной. Она что-то говорила священнику, бурно жестикулируя свободной рукой, наверное, как всегда, ругала за вино для причастия, которое тот имел обыкновение в избытке потреблять после вечери, перед тем, как вернуться домой. На севере, почти у самого горизонта, виднелись шпили замка ла Мот. Чтобы не думать о грустном, я обратил взор к лучникам. Они прекратили упражнения и смотрели на женщину, бежавшую со стороны деревни Реми. Она была растрепана и призывно махала руками. Желая узнать в чем дело, я спустился во двор, а оттуда — вышел за пределы крепости.

Ко мне уже спешили лучники.

— Господин, утром отряд рыцарей напал на Порто. Они разорили дома, перебили много мужчин, надругались над женщинами. Этой крестьянке удалось бежать. Боясь рыцарей, она пробиралась лесом.

Из рядов лучников вышла изможденная женщина с раскрасневшимся потным лицом и порванной на груди сорочкой.

— Господин граф, это был ле Брей и с ним десятка два конников. Мы предлагали ему, как раньше, что могли, но он ото всего отказался. У меня дочь зарубили … — женщина пустилась в рыдания.

Кровь ударила мне в лицо. В глазах стало темно от гнева.

— В замок! — закричал я, — поднять мост, собрать войско! Лучники, надевайте доспехи и собирайтесь во дворе. Сигнальный костер не зажигать. Помощь из ла Мота нам не нужна. Справимся своими силами.

Я бросился в свои покои. Явился Гамрот, прибежала Гвинделина. Я уже надевал кожаную подлатную рубаху.

— Подай штаны, — велел я Гамроту.

Слуга стал распутывать пояс на войлочных штанах. Тем временем, я рассказывал ему и Гвинделине то, что услышал от женщины из Порто. Оба были в ужасе.

— Что нужно этому ле Брею? Почему он отважился напасть на нас? Ведь ла Мот рядом, подкрепление будет здесь уже ночью, — спрашивала испуганная Гвинделина.

— Он рассчитывает, что успеет содрать с меня дань, а если я откажу ему, устроить до подхода подкрепления погром еще в одной деревне.

— Но ведь потом ты можешь двинуться объединенным войском в земли ле Брея. Почему он этого не боится?

— Потому что эта собака знает, что я не стану делать с его крестьянам то, что он творит с моими. А от погони он отобьется. У меня мало лошадей и тех, кто умеет сидеть в седле. У него — сильное войско из рыцарей. Если что, он спрячется в замке, где спокойно сможет просидеть до весны. Не буду же я осаждать его замок всю зиму! Но я его проучу. Я тоже о нем кое-что знаю. Он норманн, хитрый дикий волк. Он не станет идти короткой дорогой, с запада, а подойдет к Шюре оттуда, откуда я меньше всего буду ожидать его — с востока. Если господь благосклонен к нам, то даст нам удачу и некоторое время. Нужно будет разместить на восточном краю леса засады лучников. А конный отряд спрячется в логу. Мы встретим их в лоб, тогда как лучники подойдут сзади и перестреляют коней. Дай мне кольчугу, Гамрот, и сарацинский шлем. Мы встретим их налегке, как сарацины. И будем так же хитры и быстры, как они. Одевайся теперь ты, Гамрот. Я тебе помогу. Время не может нас ждать!