Последний тамплиер - [14]

«…оставьте мою жизнь мне… не пытайтесь овладеть мной…» Я все понял. Фея оказалась исчадием ада. Стало страшно, но я не подал виду.

— Ты наблюдательный человек Гамрот, — сказал я, стараясь не выдать своего волнения, — очевидно, той ночью в замке заметили наш костер, и госпожа послала кого— то из слуг выяснить, в чем дело. Я бы на ее месте поступил также.

— Это не все, — произнес Гамрот, — этот аравийский скакун принадлежит госпоже. Я проверил всех коней. Только он один имеет такие подковы. Я видел, как вы смотрели на графиню все эти дни, и как смотрела на вас она. Я помню, как она вела себя на охоте, и заметил, как ведет себя со своими служанками. Она — ведьма, мой господин. Неизвестно еще, как на самом деле умер ее первый муж. Вы можете повторить его участь.

Я был не в силах сдерживать чувства, и обнял старика.

— Друг мой верный, ты несомненно прав, госпожа не такая, как все, но подумай, что будет с Шюре, если ле Брей, или кто другой, поднимет меч. Я не могу поступить иначе. Я женюсь на этой женщине, кем бы она ни была, ради только того, чтобы у моих потомков была своя земля и свой очаг. У меня нет иного выхода. Но я буду осторожен.

Гамрот сокрушенно покачал головой.

— Да, — молвил он, — я знаю, что выхода нет. Но как мне вас жаль! Иногда мне кажется, что вы, мой господин, имеете меньше свободы, чем я, ваш покорный слуга. Ваша жертва будет велика. Храни вас Господь!

Мой славный слуга не знал всей величины этой жертвы. Даже я в тот миг еще не до конца понимал, на что иду, вступая в брак с Жанной, обуреваемый единственной мыслью — сохранить Шюре во что бы то ни стало. Осознание пришло на следующее утро, когда мы покидали ла Мот. Я набрался мужества поцеловать на прощание Жанну, скрыв свое отвращение к этому творению природы, в котором уживались два противоположных естества. Она улыбалась, но глаза источали совершенно непонятный мне свет. Я не смог выдержать ее взгляда и отвернулся. Повозки тронулись в обратный путь. Я постоял во дворе, дожидаясь, пока повозки выйдут на тракт, а потом, вздыбив коня, умчался следом за ними. Что хотел я показать этим жестом? Наверное то, что последнее слово остается за мной, и в любую минуту я могу передумать. Хотя сейчас, оглядываясь в прошлое, тот поступок кажется глупым мальчишеством.

Погода испортилась, моросил дождь. Догнав обоз, я забрался в повозку к Гвинделине. Довольно долго мы ехали молча. Наконец, я молвил:

— Это будет политический брак. Он мне нужен лишь затем, чтобы сберечь поместье. Дело в том, что графине больше по душе молодые девушки, нежели мужчины.

— Я поняла это, наблюдая за госпожой, — ответила Гвинделина, — в наших краях давно ходили подобные слухи о замке ла Мот. Теперь слухи подтвердились.

— Не стоит говорить об этом другим, Гвинделина.

— Да Жак… — тихо ответила она, опуская взгляд.

Я крепко прижал ее к себе.

— Прости меня, моя любовь. Там, в замке, я был жесток к тебе.

Гвинделина посмотрела на меня. Она, преданная всем своим существом, простила все. И я опять ощутил стыд, и какую-то внутреннюю вину перед ней, своей наложницей, которая никогда не станет госпожой, перед повешенным мною глупым старым пьяницей Ги, перед Шарлем, с которым мы играли в детстве, перед всеми теми, кто с преданностью смотрел мне, своему господину, в глаза, ожидая чуда. А может бросить все и обвенчаться с Гвинделиной? Но воображение сразу явило мне картину Шюре, осажденного ле Бреем. Кто поможет мне, если подобное случится? Никто. Ни Бургундский герцог, которому нет никакого дела до внутренних распрей вассалов, ни, тем более, король которому совершенно не важно, кто платит подати. Лишь бы платили. И вовремя. Имея же под своим началом Шюре и ла Мот, я стану самым сильным владетелем в округе. Ни ле Брей, мой ближайший сосед, ни сомнительные владетели южных ленов, не посмеют обложить меня данью.

Повозка, управляемая Гамротом, тряслась на ухабах. Накрапывал мелкий дождь. Волы фыркали. Перебирая волосы Гвинделины, я вспоминал события последних дней, Жанну, ее прощальный взгляд. Боже! Мне стало не по себе. Я понял, почему таким непонятным и странным он показался мне. Он принадлежал мужчине, той второй половинке, которая пряталась в ее двойственном теле. Как все отвратительно и мерзко! Я целовал мужчину. Я влюблялся в мужчину. Боже, что я творю… Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей, я спросил Гвинделину:

— А что еще в наших краях говорят о замке ла Мот?

Она замялась, тогда Гамрот, слышавший наш разговор, сказал:

— Говорят, что графиня убила своего мужа, чтобы завладеть замком. Раньше они жили в другом поместье, недалеко от Парижа, а этим владел престарелый отец покойного графа. Молодой ла Мот отправился в Палестину, где служил несколько лет вольным рыцарем. Потом, кода его убили, старый ла Мот умер с горя, и графиня перебралась сюда. Но, говорят, молодой граф не погиб в Палестине, а все-таки вернулся в свое поместье, и что с ним там стало на самом деле, одному Господу ведомо. Лет пять назад это было. Вот потому-то я и говорю вам — держитесь от графини подальше.

В поместье меня ждал гость — мой орденский брат Герберт фон Ренн, двадцати восьми лет от роду, направлявшийся домой, в Швабию. Я предложил ему провести в замке несколько дней, отдохнуть. Он охотно согласился.