Последний сын дождя - [3]

Да ляд с ней, с кровью, в конце-то концов, мало ли он сам пролил ее на своем веку! А пожива очень даже просто могла случиться… Подплясывая от возбуждения, он приблизился к деревьям на краю поляны, оглядел ее сквозь негустую сеточку голых осенних веток и вдруг замер, разинув маленький щербатый рот.

Из жухлой травы тянулось к нему бородатое мужское лицо с желтыми выпученными белками. Нос был крупный, вздернутый на конце, с широкими вывороченными ноздрями. Руки, которыми мужик упирался в землю, приподымаясь, ходили ходуном от боли и слабости. Огромная шапка иссиня-черных волос, крупные молодые зубы, то ли в оскале, то ли в жалкой улыбке сверкнувшие на набрякшем от напряжения лице… Цыгана, вот кого напомнил он Федьке — так, вскочил вдруг в памяти озорной и дикий дружок.

Несмотря на изрядный холод, мужик до пупка был совершенно голый — вот что удивительно! А от пупка… Дело в том, что от пупка он и не был никаким мужиком: на линии талии торс его неуловимо, легко переходил в конский круп. Это сзади. Спереди же — в обычную лошадиную грудь, измазанную слизью мокрой земли и пота. Бились, стригли траву острые четыре копыта, зрачки полуконя-получеловека то закатывались и медленно тухли, то снова вздрагивали и ловили лицо, глядящее из-за древесного комля.

— Ать ты… — выдохнул Федька. Душа его, простая и нехитрая, содрогнулась вначале ужасом, тело облилось мучительным протяжным ознобом. И первой мыслью, естественно, была мысль, что надо бежать, бежать, покуда не поздно, от места, страшного пребыванием на нем неизвестного существа. Но он не бежал, словно что-то держало его здесь; то прятался, то снова выныривал из-за пригорочка, за которым залег. Испуг прошел, и на его место явились раздражение и злость. Его места! И пришел, разлегся… да кто позволил? Вспомнилось тут и об ружьишке, висящем за спиной. Ружье было старое, било с осечками, но в общем служило справно, и можно было бы, пожалуй, применить его теперь… а почему бы и нет? Сурнин даже пошипел, подражая интонациям егеря Авдеюшки: «Па ка-кому па-раву ты тут такой есть? Ка-то такой, э? Ка-то паз-зволил, э?!» Но дальше этого дело не пошло, и о ружьишке было забыто, когда лежащее на поляне существо, обессилев, оторвало от земли ладони и повалилось на бок, на плечо, завозило головой по земле, пачкая волосы, и тонко, гнусаво завизжало.

— Ать ты!.. — крикнул Федька и, не помня себя, взлетел на пригорок. Скрадываясь, со спины приблизился к незнакомцу.

— А… хрр… а-а… — Бородатое лицо с вытаращенными, желтыми белками надвинулось на Федьку и закачалось перед ним. «Но-о… балуй!» — пробормотал он, отшатываясь. Опомнился мгновенно и, подхватив полуконя-получеловека руками под мышки, потянул его вверх, за плечо, пытаясь приподнять. Тот хрипел, клацал зубами и бессмысленно озирался.

После нескольких попыток Федька понял, что руками тут ничего не сделать, не стоит и пытаться; тогда сунулся плечом, натужился… Дело вроде маленько пошло: существо задрожало вместе с ним, охнуло и встало на колени передних ног. Оно, кажется, и само что-то осознало: напряглось, помогая нечаянному лесному встречному, извернулось туловищем, чтобы Сурнину было удобнее действовать плечом.

— Ну вот… вот… — задыхался Федька, растрясая с лица пот. — Давай, браток… да не туды! Угораздило же тебя, нечистого духа… барабайся вот с тобой… И лешак тебя знат, кто ты есть… Но-о, балуй!..

Сейчас предстояло поднять полуконя-получеловека на ноги. Будь это обыкновенная лошадь, Федька живо нашел бы способ, репья кругом росло предостаточно, но тут испугался: да ну его к черту, хмыря черемного, еще примет за насмешку…

Он опустился на траву, упершись плечом в холку, стал подталкивать. Тело сотрясалось от Федькиных толчков, но результатов не было никаких: опустив голову на грудь, полуконь-получеловек продолжал стоять на коленях передних ног.

Наконец Сурнину надоело это дело. Он выломал в кустарнике вицу, с буйным свистом жогнул по вислому заду и в страхе бросился наутек. Остановился, оглянулся — существо стояло на четырех ногах, пошатываясь и перебирая копытами.

Тут только, издали, Федька обратил внимание на рану, раньше, за возней, не было времени. Она находилась на спине, ближе к лопаткам. Мясо было разворочено, трепетало, вверху раны оно почернело, а внизу, где по нему стекала кровь, было розовым. Ранение, несомненно, огнестрельное. Кто же это, кроме него, Сурнина, мог баловать здесь ружьишком?

Тихонько, с замирающим сердцем, Федька подкрался сбоку и дотронулся до локтя человека-коня. Тот вздрогнул, выбросил руки ладонями вперед — и вдруг, повернув голову, с высоты посмотрел на охотника. Взгляд его осмыслился, и странное зрелище предстало перед выкаченными от боли глазами неведомого существа. Плюгавый тощенький человечек прыгал внизу по жухлой золотой траве, тянул руки и жалко улыбался, не в силах разжать сомкнутые страхом челюсти. Облик его качался и смазывался в затуманенном мукой мозгу. Однако та часть, что имела людское обличье, уже оценила его и расслабилась. Крупная жесткая ладонь легла на Федькино плечо, и взгляд, мгновенно сломавшись, снова замерцал, потухая.