Последний Совершенный Лангедока - [167]
Крест не почитается, ведь он является свидетельством победы Сатаны над Христом.
Почитание святых – пустое поклонение мёртвым костям.
Нельзя клясться, ибо это Сатана, бог Ветхого Завета, изобрёл клятву.
Нельзя убивать тех животных, по телам которых могут странствовать падшие ангелы, то есть четвероногих и птиц. Напротив, без лишних слов можно уничтожать насекомых, рыб и блох; это животные Сатаны, кроме того, змей, мышей, жаб, лягушек и ящериц, ибо они – спутники зла.
Нельзя убивать людей, смертная казнь есть убийство. Исполнение приговора и наказание преступника – дело Бога, а не папы или императора. Тот, кто взялся за меч либо другое оружие – проклят.
Ростовщичество недопустимо, ведь процент был изобретён Пилатом, у которого было только двадцать девять, а не тридцать серебряников, и вместо недостающего до вознаграждения серебряника он пообещал Иуде два.
Католические молитвы – бессмысленное бормотание, ведь баран блеет, потому что не может говорить, таковы капелланы, эти canes belantes.[195]
Мы – истинные христиане, а католическая церковь – вылитая великая блудница Апокалипсиса. В нашей церкви нет грешников – лишь священники с чистыми руками, могущие и других сделать чистыми; католические же священники являются грешниками, а их церковь – «О церковь римская, руки твои запятнаны кровью мучеников!» Истинная церковь должна быть бедной, а католические священники носят золотые кольца, отделанные драгоценными камнями; они правят народом и проклинают благочестивых. Это синагога Сатаны, церковь недоброжелателей, церковь злобных, и только церковь бедняков может спасти человека.
Де Кастр замолк, и в комнате воцарилась тишина. Скверная тишина. Когда епископ говорил, даже мне иногда становилось страшно. Казалось, что Божья кара за гордые и богохульные слова настигнет его немедленно, и епископ будет испепелён или онемеет, покроется страшными язвами или задохнётся. Но ничего подобного не произошло, де Кастр закончил речь, поклонился судьям и монахам, а потом вернулся на своё место.
Граф и его супруга выслушали епископа с заметным интересом, Фулькон морщился, но при графе не осмеливался высказать недовольство. А вот в стане Доминика кипели страсти. Монахи бледнели, краснели, иногда в показном ужасе затыкали себе уши и размазывали по лицам несуществующие слёзы. Доминик только горестно покачивал головой, но становился всё бледнее и бледнее, а на щеках проступали красные пятна, как у чахоточного больного.
Получив, в свою очередь, разрешение говорить, он положил на аналой слева книгу в деревянном переплёте, а справа – табличку с пометками. Затем он снял с пояса чётки и заговорил. Я заметил, что переходя от тезиса к тезису, он отпускает очередную бусинку и берётся за следующую. Наверное, чётки помогали Доминику излагать заранее подготовленную речь в нужной последовательности. Следует отдать ему должное, говорил Доминик красиво и убедительно. Я не привожу здесь его речь потому, что она не содержала ничего нового, это были обычные догмы церкви западного обряда.
Если аргументы де Кастра были похожи на безупречные в своей простоте арки, поддерживающие храмовый свод, то речь Доминика напоминала тонкую и изящную резьбу, которая восхищает своей изысканностью, но, в сущности, бесполезна. Понимая, что ему нечем убедить судей, он налегал на чувства, и в конце речи довёл одного из сопровождавших его монахов до умилённых слёз.
Когда Доминик, с трудом переводя дыхание, закончил, граф Раймунд встал и деревянным голосом сказал:
– Теперь судьи должны вынести свой приговор. Говори ты, Элеонора.
– Ах, господин мой, сей вопрос слишком сложен для женского ума, – жеманно прозвучал её голос. – Прости, но у меня не сложилось определённого мнения, и я не отважусь встать на ту или другую сторону.
Граф дёрнул уголком рта.
– Ты, Фулькон!
Епископ Тулузский вскочил:
– Ересь! Всё, что бесстыдно изблевал здесь этот лжесвященник…
Граф остановил его досадливым движением руки.
– Твоё мнение понятно. Сядь и перестань браниться, ты не на турнире трубадуров. Не забывай это.
Фулькон до синевы побледнел, но ответить на оскорбление не решился. Он сел, демонстративно отвернувшись от графа.
– Я склоняюсь к аргументам де Кастра, – спокойно сказал Раймунд. – Так меня учили в детстве, и праведная жизнь Совершенных – залог их правоты пред Господом. Но мнения разделились, что же нам делать? Очевидно, выход один, следует прибегнуть к ордалиям. Пусть Божий суд решит, кто прав, а кто заблуждается. Вот очаг. Пусть соревнующиеся стороны поочерёдно бросят в огонь тексты своих речей. Чей пергамент огонь пощадит, тот и прав.
– Но у меня нет никаких тезисов, – сказал де Кастр. – Всё, что я хотел сказать, я помню наизусть.
– Так запиши их! – пожал плечами граф. – Сейчас тебе принесут всё потребное, а мы удалимся в соседнюю комнату, чтобы за кубком вина немного отдохнуть от высоких материй. Эти богословские дискуссии так утомляют, не правда ли, графиня? – спросил Раймунд, предлагая руку графине. Та кокетливо улыбнулась, встала, и, расправив свой пышный наряд, семенящими шагами последовала за супругом. Фулькон обменялся с Домиником быстрыми взглядами и тоже вышел. Из соседнего помещения уже был слышен звон посуды и доносились вкусные запахи. Нам никто не предложил и глотка воды.
