Последний снег - [9]

Вдруг из-за деревьев, из мелькнувшего впереди просвета донесся крик паровоза. В это же время из чащобы наперерез ей метнулась тень. Мгновенный страх толкнул Аню к дереву. Короткие сухие сучки царапнули, разодрали на груди платье. Аня припоздалым слухом уловила шум крыльев, рассекающих воздух.

Стало совсем тихо. Лес поглотил все звуки, и только торопливый радостно-напряженный бой собственного сердца слышала Аня.

Почувствовав слабость, Аня медленно выбралась на простор, увидела ровный откос железнодорожного полотна, за ним — беглые, как сполохи, огни станции.

4

Полностью Аня очнулась только на станции, перед окошком билетной кассы. Она опомнилась оттого, что наконец заметила, как смотрит на нее из окошка женщина: с боязливым любопытством.

— Вы мне деньги, деньги давайте, — видимо, не первый раз говорит кассирша, придвигаясь к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Аню.

Опомнившись, Аня медленно опустила голову, чтобы и самой можно было увидеть то, что притянуло взгляд женщины. И не смогла ни смутиться, ни сделать какое-нибудь движение, когда рассмотрела разорванное почти до живота платье. Ей хватило сил только забиться в угол — там она дала волю слезам. Не потому, что стыдно было, — это вернулся к ней пропавший на какое-то время страх. Оцепенение, удерживавшее ее от неизвестно какого, но опасного и нелепого поступка, разом отпустило, и Аня плакала, находя в слезах облегчение.

Когда кто-то дотронулся до ее плеча и спросил о чем-то, Аня заревела сильнее прежнего. Она сдвинулась, совсем вжалась в угол.

— Отойдите, граждане, отойдите! — послышалось за спиной.

Аня сразу перестала плакать. Она решила, что так может говорить лишь милиционер — большой, усталый, привычный ко всему. Но это предположение не обрадовало Аню, а, наоборот — заставило усмирить расходившееся сердце. Мгновенно исчезли все обиды и горести, осталась лишь одна-единственная забота о двух коробках с лекарством, лежавших в сумочке. Она представила, как ее поведут сейчас в казенную камеру, где придется все объяснять и рассказывать, где долго и упорно будут задавать вопрос за вопросом: что, как, почему? Она начнет на ходу сочинять какую-нибудь историю, и все-таки ее поймают на необдуманном слове, и вот тогда закрутится канитель. Не за себя страшно, а за лекарство…

Аня быстро вытерла кулаком глаза, виновато-стыдливо улыбнулась, повернула голову и легко вздохнула: за ней наблюдал небольшой ростом, но широкий, крепкий парень. Особенным, нездешним широкодушием веяло от него.

— Что с вами, девушка? — спросил он, продолжая загораживать Аню от людей.

— Да вот… платье, — проговорила Аня. — Тесное, разорвалось…

— Пустяки, — успокоил парень. — Из-за этого слезы лить. У кого-нибудь попросим иголку, нитку. Делов-то.

— Поезд скоро будет…

— Ну, в поезде попросим. Мне тоже на этот. Вы в каком вагоне поедете?

— Я еще билет не взяла.

Она вспомнила, как только что стояла напротив окошка кассы, не понимая, зачем от нее требуют денег, и только теперь догадалась: просила билет, а денег не давала, потому что их у нее нет. Она почувствовала, что сейчас опять хлынут слезы.

Парень — с виду ему было около тридцати — смотрел на Аню чуть рассеянным, щадящим взглядом.

— Вам до конечной остановки? — спросил он.

— Нет, — ответила Аня. — До Узловой…

— Так и мне туда же, — обрадовался он. — Я сейчас…

Он поставил рядом с Аней саквояж, вынул из него черную флотскую тужурку, протянул Ане.

— Вот, наденьте пока, — сказал он. — Правда, великоват будет…

Пока Аня надевала и застегивала слабо пахнущую одеколоном тужурку, он появился с билетами.

Во втором часу ночи подошел поезд.

Федор — так звали попутчика — первым проскользнул в вагон, потом вернулся к Ане, караулившей его саквояж на перроне.

— На всех полках спят, как суслики, — огорченно развел Федор руками. — Я с проводницей договорился. Пустит вас в служебное купе. Ввиду вашего аварийного состояния.

— А вы где поедете? — в Ане шевельнулось сочувствие к нему. — Вам же выспаться надо…

— Какая догадливая, — изумился Федор. — Это верно. Третьи сутки мотаюсь…

Проводница, гладкая, бойкая, встретила Аню, как долгожданную гостью. Она широко распахнула перед ней дверь, усадила за столик.

— Пойду, посмотрю, как там гаврики устраиваются, — резко переменив голос, проговорила проводница. — Ты, деточка, можешь раздеваться, делать здесь, что хочешь… Вот иголка, вот нитки…

Недоумевая, почему так долго нет Федора, Аня сняла с себя тужурку, положила рядом, но она, тяжелая, сползла на пол. Аня не успела поймать ее, резким запоздалым движением подняла с пола. Выпала из тужурки, раскрылась книжка. Подбирая ее, Аня невольно пробежалась взглядом по раскрытым листам. Это был загадочный, чудной документ, удостоверяющий личность Степакова Федора Ивановича, штурмана дальнего плавания. Большинство слов в нем были на английском языке. Только взглянув на красную обложку, Аня поняла, что впервые в жизни видит паспорт моряка.

Между тем Федор стоял в тамбуре набирающего скорость вагона, выкуривая одну сигарету за другой. Чувствовал, что тяжелеет и устает от табачного дыма, и все же курил, пытаясь заглушить в себе досаду.