Последний снег - [86]

Так во сне спящим себе приснился Семей. Прохлада была настоящая — Семена знобило. Разодрав веки, Семен выпрямил затекшие ноги, полежал, уставясь в белесое, близкое к рассвету небо. Перевернулся, ткнувшись в солому, сильно, как зверь, втянул в себя ржаной дух.

Обратно он шел полем, беря правее, на старые каменные домишки станционного городка. Унимая дрожь, перескакивал через сизые, росой тронутые рельсы, напевал.

…Девять граммов — в сердце: постой, погоди!

Не везет мне в смерти, повезет в любви.

Вспомнилась, напросилась та песня — ресторанная. И не было уже в ней печали для Семена, в ней слышалась надежда.

На востоке небо розовело, а самый низ тлел угольком. Все яснее становилось вокруг, но близ домов и среди деревьев еще держалась дремотная мгла.

Мучительно припоминая, в какую дверь надо стучаться, Семен продрался сквозь кусты акации, очутился прямо перед окном. В нем горел свет, и на тюлевой занавеске пошевеливалась смутная тень.

Семен тихонько побарабанил пальцами по стеклу. В медленно образовавшемся просвете рассмотрел лицо Клавы. Семен почувствовал, как зачастило сердце, понял: если не сядет тут же — упадет. Вся боль, вроде бы унявшаяся, разом пробудилась, подкосила. Обступала его и жглась крапива, но Семен опустился на землю, сидел, не зная, что будет дальше.

Он слышал, как вышла Клава в коридорчик, поскребла дверь, высматривая, видимо, в щель — есть ли кто. Может, она и узнала уже его, но не верила еще, что мог он, Семен, припереться сюда среди ночи. А он сидел, не в силах вымолвить хоть бы одно слово — немой, непонятно отчего оцепеневший.

— Семен! — наконец слабо позвала Клава. — Это ты? Что ты тут потерял?

Сгорая от стыда, Семен отчаянным усилием сдвинулся, потянулся к двери.

— Клава… — хрипло прорвалось из него.

— Иди, Семен, голубчик, домой… Отоспись, — стала увещевать его Клава сдавленным голосом. — Поздно уже…

— Не пьяный я, Клав, — прошептал Семен. — Некуда мне деваться…

Клава, что-то бормоча про себя, откинула крючок, показалась — в телогрейке, накинутой поверх ночной рубахи, в шлепанцах на босу ногу.

— Что с тобой, Семен? — негромко, но строго спросила она, не решаясь подойти близко. — Неужели…

— Ну да, — отозвался Семен из крапивы. — Сейчас я встану. Слабость женская в коленках…

— Неужели они? Значит, Танька правду говорила: за тобой будто пошли…

— Было немножко… Для разнообразия.

— Семен…

Она подала ему руки, помогла подняться и отшатнулась: разглядела лицо Семена.

— Господи…

— Ерунда, — сказал Семен, скрывая испуг: разукрасили, видать, здорово. — Ты меня чаем напои…

— Иди, только тише топай, — обняв Семена одной рукой, зацепив пальцами за брючный ремень, Клава втащила его, тяжелого, вконец растерянного от приступа слабости. — Мишутка просыпался, животиком мучался, еле уложила…

Она доволокла его до одной-единственной кровати, а он замотал головой — на чистую-то постель! — но сопротивляться долго не смог.

Клава выскользнула в сенцы. Зашипел керогаз, звякнула кастрюля.

При свете настольной лампы, поставленной на щелястый пол, комнатка казалась высокой, но уютной, до того чистой и уютной, что Семен невольно попытался прихорошиться. Хотя бы стряхнуть соломинки, пригладить волосы. Не вышло. Устав досадовать на себя, он принялся осматривать комнатку. Затаился вдруг: стояла в углу, прижатая боком к стене, железная кроватка, и в ней, услышал Семен, посапывал человечек. Можно было различить в сумраке выпростанную из одеяла ручонку, которая будто приготовилась поймать что-то легкое и невидимое, падающее сверху. Завороженный, будто бы первый раз видя детскую руку, Семен не двинулся, когда Клава внесла в комнату тазик с горячей водой. Она заслонила от Семена кроватку.

— Не будешь встревать по пустякам, — шепнула Клава, почувствовав, как болезненно дернулся Семен от прикосновения влажной ваты. — Сама бы справилась…

Семен терпел, постепенно оживал; смотрел из-под распухших век на Клаву, и вот перед ним будто бы Катерина — давнишняя, любящая его. Такая вот тонкая и гибкая, с ловкими, бережными, как эти, руками. И все это — простоволосая, низко склоненная женская голова, кроватка с малышом, слабый, покойный свет, — тоже оттуда, из давнего. Как могло все сложиться…

— Жену вспомнил? — неизвестно как догадалась Клава.

— Ушел я от нее, — шевельнул губами Семен. — Совсем.

Клава, задержав дыхание, на время перестала возиться. Коленки ее, невинно мявшие Семену бок, затяжелели — точно каменья.

— Как же так? — спросила Клава. — Сюда, значит, завернул, больше некуда. Что люди скажут?

— Не волнуйся, береги здоровье…

— Уходи, пока не рассвело, — сказала Клава, сползая с края кровати. — Обо мне ты подумал?

— Куда я такой уйду? — рассудительно проговорил Семен. — Сможешь, оттащи к откосу, там отлежусь…

— Так и думала: с дуринкой… Господи!

Клава уткнулась в одеяло и заплакала.

— Не реви ты. Мишку разбудишь, — тоже маялся Семен. — Ну, так вышло. Приполз…

Широкой, горящей огнем ладонью он легонько накрыл голову Клавы — волосы у нее были прохладные, мягкие.

— Прости, — молвил Семен. — Ты положи меня на пол, сама ложись и спи. Спать полезно. Успокаивает.

— Если тебе негде ночевать, так сам ложись…