Последний снег - [82]

— Сын, значит, твой? Люди зря не будут…

— Сын…

Кто знает, может, и сын был у них с Катериной, если бы не пошла она тогда к знахарке, из ума выжившей старухе, чтобы тайком, без его ведома, избавиться от плода. Мальчик или девочка — гадать уже поздно. Когда Катерина, узнав, что после старухиного искусства ей уже никогда не изведать материнства, созналась во всем и заплакала, Семен тоже плакал. А ведь не он учил ее: «Поживи для себя, детей народить всегда успеешь». Родители ее, которые, хотя и не поскупились на свадьбу, видно было, затаили на единственную дочь обиду: выбрала малого без кола, без двора, только из армии. И все-таки жалко Семену ее — были у них свои радости, любовь была. И он привязался, терпел потом, когда она, озлобившись на себя, стала дергать и Семена, донимать его то ревностью, то корыстью.

Теперь вот невмоготу.

— Ну и ступай к ним, милуйся, — спокойно, устало проговорила Катерина. — Чего сидеть, изображать… Убирайся!

Семен не заметил, как она метнула в его сторону моток ниток. Будто пробудил его ото сна сухой, хрупкий треск дерева. Он не успел поймать клипер, сорванный с подставки. Кораблик упал к ногам, лежал, похожий на ком белого тряпья и струганых палочек.

Медленно-медленно отливала с лица Семена кровь. В жуткой тишине он, бледный, негнущийся, опустился на колени и стал выправлять поломанные мачты.

— Как же это, Катя? — сказал он, поворачивая к жене до неузнаваемости растерянное, беззащитное лицо. — Ты бы… ты бы лучше меня утюгом по морде.

— Ты что — ненормальный, что ли? — тоже растерялась Катерина. — Семен!..

Семен не отозвался, встал, понес клипер, как убитую птицу, к двери, потом обратно; и все ходил туда-сюда, отыскивая что-то онемевшими глазами. Остановился у чуланчика, выволок оттуда картонный ящик из-под телевизора. Опустив в него кораблик, обвязал бечевкой, молча потянулся к пиджаку.

— Семен, — еще раз позвала Катерина.

И поняла вдруг, что не обернется, не вымолвит ни единого слова, даже не вздохнет. Внезапно проснувшимся женским чутьем угадала она — не вернется ни сегодня, ни завтра.

Семен вышагивал по тропинке, еще не зная, куда идет, зачем; шел от своего дома на звук маневрового паровоза — там поселковые избы, станция. Над водокачкой, заволакивая только взошедшую луну, клубился пар. Далеко было видно ясное небо, внизу же от него легла на землю серая душная мгла. Из нее, со стороны элеватора, долетел к Семену запах преющей ржи — опять мутил голову. Он представил: катят и катят по ночной дороге из его родной деревни Жатки машина за машиной, груженные зерном. Сорок километров оттуда, столько же обратно. Изба там, мать одинешенька. Последний раз выбрался к ней ранней весной, в распутицу. Переночевал, оставил гостинцы, уехал. А ведь тянуло его к деревенской житухе, к тамошнему простору, но вот будто прирос он и к этой местности, держался за нее. Бывало, намекал Катерине насчет деревни — ни в какую…

Семен очутился на знакомой узкой улочке, издали высмотрел светлые окна пятистенки, к которой подъезжал два раза на автофургоне. У него и в мыслях не было повидаться с Люсей Барашковой, и он, уже пройдя мимо дома, неожиданно для себя вернулся, постучал.

Люся открыла, застыв в дверном проеме, вгляделась в Семена. Он не видел, удивилась ли она ему, но по слабому жесту, каким Люся пригласила его в дом, догадался — удивилась.

— Смелая ты, — кашлянув, сказал Семен, следуя за ней.

— А чего бояться?

— Суббота все-таки, шатаются разные… — Впервые разглядев ее как следует, — на работе носит старый халат, — Семен решил, что она, хоть и молодая совсем, не из пугливых девок. Спокойная, крепкая. Видать, собралась куда-то, принарядилась, и смотрела на Семена прямо, — довольна, что он застал ее опрятную, причищенную.

— Я на минутку, — снова кашлянув, сказал Семен. — Если есть, ниток мне суровых дай.

— Пуговицы, что ли, поотлетали? — спросила Люся, скользнув за ширму. — Так я пришью.

— Авария у меня, — вздохнул Семен, доставая из ящика клипер. — Так сказать, ЧП. Ты вроде одна?

— Одна, — откликнулась Люся.

Семен задернул занавески на окне, принялся распутывать такелаж клипера, поднимая его на свет, поворачивая по-всякому — то палубой вверх, то килем. И так увлекся, что не сразу заметил Люсю — она, увидев в руках экспедитора затейливую штуковину, обомлела, боязливо подняла ладошку ко рту. Неслышно подошла к столу, все еще не понимая, чем занят Семен, спросила:

— Что это у вас?

— Модель корабля, — важно пояснил Семен. — Называется — чайный клипер. Самый быстроходный парусник был…

— Понятно, — кивнула Люся, подавая нитки.

— Подержи-ка…

И долго чинил мачты, расправлял паруса; будто вовсе забыл про Люсю, по-прежнему недоуменно глядящую на кораблик, на хорошо вымытые, мягкие волосы Семена, — касались, ох как они касались девической груди.

— Люся, — проговорил Семен строго, уловив между делом неровное дыхание девушки. — Нас кто в четверг видел на складе? Не знаешь?

Отодвинулся, взял клипер, который со всей недавней величавостью взметнул ввысь стройные мачты.

— Когда свет отключили?

— Ну да, на тарно-мебельном складе…

— Вроде тетя Паша заглядывала, сторожиха, — сильно смущаясь, сказала Люся.