Последний снег - [2]

Тихий скрип кровати вывел Аню из недолгого забытья. Нет, не чудилось ей — кровать поскрипывала под Сашей, который с трудом поднял голову с подушки, пытался сесть. Но тело не слушалось его. Аня невольно подалась вперед, чтобы подсобить Саше, не успела: справился сам. В его невидящем взгляде светилась такая радость, будто Саша окончательно пересилил слабость и теперь его уже не просто свалить. Он пытался удержать себя в этом положении, покачался вперед-назад, истратив последнюю мочь, упал на подушку.

Аня отвернулась к окну. И сквозь тюлевую занавеску, как сквозь туман, разглядела фигуру в белом халате. Врач шагал к вертолету.

Аня неслышно скользнула в дверь, опять натолкнулась на Сазониху. Грузная, обессилевшая от плача женщина обняла ее, припала головой к плечу.

— Это что же, Нюта, миленькая, получается?.. Значит, не возьмут его, не положат?.. — вдруг сжалась, примолкла. Снова заговорила шепотом: — Неужто я во всем виноватая? Пять дней скрывала, думала — пройдет. Не берут его, значит, безнадежный.

— Вы сейчас слезами никому не поможете, — сказала Аня.

Вырвалась, побежала. Врач старательно обходил репейники, приближался к вертолету. Пилот уже включил двигатель; низко провисшие лопасти винта дрогнули, медленно завращались.

— Подождите! — крикнула Аня, перекрыв еще слабый, свистящий звук вертолета.

Врач обернулся. Ни удивление, ни досада не отразились на его лице. Отвернув низ рукава, он взглянул на часы; перевел взгляд на небо, на крыши, на Аню.

— Что еще от меня требуется? — вежливо поинтересовался он. — Рецепты я оставил у хозяйки.

— На каком основании вы решили, что он… — у нее не хватило духа закончить свою скороговорку словом «умрет», и она, переводя дыхание, спросила: — Неужели вам больше нечего сказать?

— На основании опыта… — нетерпеливо проговорил врач. — Когда вы, кроме училища, закончите парочку вузов, поработаете лет двадцать… Да, шансов, к сожалению, очень мало…

Аня растерялась, оглянулась назад: дом, занавешенные, бельмастые окна, застывшая в проеме двери Сазониха, бабы, детвора. Мотор уже тарахтел вовсю, и бесполезно было говорить — врач не услышит.

Врач задумался. Морщась от шума, смотрел на фельдшерицу, маленькую, приятную даже в гневе и недоумении, которые она еще не научилась прятать. Ветер от винта обдувал ее. Белый халатик без единой морщинки обтягивал грудь, ноги, все собранное в комок тело.

Врач вздохнул, угрюмо и обиженно глядя на Аню, которая могла подумать, что у него совсем нет сердца. Он и сам не был старым, но и то правда, что подобной чувствительности, какая в избытке обнаружилась у молоденькой фельдшерицы, у него давно нет.

Поразмыслив, врач сердито взмахнул рукой. Когда стало потише — пилот убрал газ, — врач порылся в саквояже, вынул записную книжку.

— Я, право, не знаю… — сказал он. — Не могу ручаться….

Аня молча ждала. Уставилась на врача немигающими, большущими глазами, старалась всем видом своим помочь тому справиться с нерешительностью — не проморгать бы, не упустить надежду.

— Я понимаю, чего вы хотите, — как бы вслух размышлял врач. — Все-таки вы чуда хотите… У них есть дома кто-нибудь, кому можно поручить довольно сложное дело?

— Мать и сын, больше никого…

— Понимаете, я сам не занимался… Но телефон городской у меня записан. Для того, чтобы позвонить насчет препарата… — он вывел латынью длинное название, протянул листок Ане. — Спишите себе на листочек. — Он невесело усмехнулся. — Если верить слухам, вещь чудодейственная, импортная… Очень дорогая…

Потом он отобрал у Ани листок, отодвинулся, делаясь опять скучным и холодным.

— Вы не от меня это узнали… — отрешенно проговорил он. — Тот, кто будет звонить по телефону, должен сказать: от Зинаиды Павловны…

— Я сама займусь! — вслед ему крикнула Аня.

— В таком случае не говорите, кто вы… — через плечо, на ходу бросил он. — Назовитесь хотя бы…

Последних слов Аня не разобрала, — разом налетели со стороны вертолета ветер и шум. Она вернулась к людям, которые не видели ничего, кроме белого, с красными полосками вертолета, — он снялся с земли, летел над ровным сияющим полем, уменьшался на глазах. Уже у ворот, при виде убитой горем Сазонихи запоздало достигли слуха сразу не расслышанные слова врача: «Назовитесь хотя бы… его сестрой».

— Ну что, доченька, — сказала Настасья Павловна. — Колоть его будешь?

— Это само собой, — тихо проговорила Аня. — Я Зою попрошу… Мне в город надо ехать. За лекарством. Дефицитным… — И через силу, отводя глаза от осунувшегося лица женщины, выдавила: — Денег, говорят, больших стоит…

— Господи, — спохватилась Настасья. — Денег не жалко, Нюта. Достань только…

Будто виня себя, что раньше не догадалась, Настасья покачала головой, заторопилась в избу. Вынесла две скомканные бумажки по десяти рублей, протянула Ане.

— Разве жалко, — сказала она, приласкалась к руке Ани. — Хватит? Не хватит, скажешь…

Ничего не сказав, Аня спрятала деньги в сумку.

— Прости меня, дуру, — опять начала плакать Настасья.

— Я Зою пришлю, чтобы подежурила. Может, сегодня же сама вернусь, если все получится…

Дай бог…

Бабы все толпились у ворот, они, молча пропустив Аню, с любопытством смотрели ей вслед. По пути в медпункт Аня свернула к избе, в которой надеялась застать Зою Щербакову. Неуверенно вошла во двор, услышала: играет радиола, значит, дома, но это еще не вся удача. Согласится ли?