Последний снег - [17]

Аня слушала его рассказ, потом голос Кузьмы стал пропадать. Езда укачивала Аню, по всему телу расплывалась истома. С трудом поднимая затяжелевшие веки, Аня на мгновенье схватывала нестерпимо яркий свет, падающий на ветровое стекло, но вновь погружалась в горячую, давящую тьму. Где-то в уголке сознания блуждала, слабо промелькивала мысль: ждет Саша, ждет Федор, все ждут…

7

Федор тоже ехал.

С того места, где его высадили, он сначала шел пешком, время от времени оборачиваясь на шум машины, «голосовал», но каждый раз напрасно — автомобили проносились мимо него, как мимо столба.

Подобрал Федора армейский вездеход.

Сейчас Федор из высокой просторной кабины снова и снова обводил взглядом совсем отогревшиеся, стушеванные белесоватой дымкой бугры, светлые лоскутные поля, далекий лес, в котором каждая видная снаружи вырубка похожа на щербинку.

Он заметил, что шофер — молодой солдат в лихо надвинутой на брови пилотке — старается не смотреть на него, но, не выдержав, смотрит, как бы интересуясь, почему Федору не сидится спокойно.

— По земле соскучился… — пояснил наконец Федор. — По полгода в море. Тебе много еще служить?

— Только присягу принял.

— А я, брат, четыре годика отслужил. На подводной лодке. На атомной.

— Говорят, там лысеют.

— Везде лысеют.

Увидел впереди поворотный знак: «Грачевка 3,5 км». От него круто шла на подъем, к березняку, грунтовая дорога.

— Мне прямо… — сказал солдат.

— Ты меня довези, — проговорил Федор. — Понимаешь, там парень лежит, ему восемнадцать лет. Вот в этой дамской сумочке я ему, может быть, жизнь везу.

Солдат удивленно взглянул на него, уже вращая руль, сворачивая на проселок, сказал:

— Нам запрещают возить гражданских.

— А я, между прочим, лейтенант, — успокоил его Федор. — Лейтенант запаса.

За березняком широко распахнулись окаймленные лесами поля. В самой середине простора, в низине, курчавились вербы, стоящие вперемежку с избами.

Федор догадался: это Грачевка…

Деревня как деревня. Вот блеснул зеленоватый, зацветший пруд, за ним открылась безлюдная улица, притихшие, будто сморенные сном, дома. Яблоневые сады. А вот старушка, можно подумать, единственная живая душа, на вопрос Федора отвечает певучим древним голосом:

— Энтая вон изба, дым над трубой…

Федор, помахав солдату на прощанье, толкнул калитку. На крыльцо вышла женщина, настороженно сощурилась на Федора. Вдруг вздрогнула, сцепила руки на груди, и Федор понял: заметила сумочку Ани.

— С Аней все в порядке, — торопливо сказал Федор. — Здравствуйте. Вы, наверно, Анастасия Васильевна…

— Она, она, — кивнула Настасья. — Сумочку-то я вижу, а сама Анютка где?

— Все в порядке, — повторил Федор. — Следом едет.

— Господи… — вздохнула Настасья. — Всю ночь перед глазами стояла девка-то. А я реву, думаю, дура, зачем ее отпустила на ночь глядя? Неизвестно куда…

— Молодец она, достала, — сказал Федор. — Как Саша?

— Живой. Вроде знобит его. Я печку затопила… Идемте в избу-то.

Она, открыв дверь, пропустила Федора вперед. Теплый стоялый воздух и запах медикаментов заставили Федора остановиться у порога, к тому же в примолкшей избе стоял полусумрак, и надо было к нему привыкнуть.

— Сашенька! — протянула Настасья. — Сашенька, к нам добрый человек приехал, лекарство тебе привез.

Федор услышал: скрипнула кровать. Потом он рассмотрел лицо Саши, темное, заостренное.

Какое-то время Федор стоял, охваченный слабостью, но он знал, что это пройдет — это тело его, здоровое и сильное, требовало бегства. Федор сделал вид, что его заинтересовал старый самовар, стоявший на столе слева, — медный, помятый самовар.

— У меня друг коллекционирует, — сказал он.

— А вы его заберите, коли надо, — опечаленно отозвалась Настасья, видимо угадавшая состояние Федора. — Выбросить жалко, а если надо…

Наконец Федор прошел к кровати, сел на табуретку и уже без страха посмотрел на Сашу, которому, казалось, снился хороший сон — губы его, ниточкой обозначенные на исхудавшем лице, коротко вздрагивали, пытаясь изогнуться в улыбке.

Федор сидел и внушал себе, что он не однажды видел такие изможденные лица, только на тех вместо яркой болезненной желтизны проступала бледность. Да, Федор, старпом рыболовного траулера, не раз клал руку на такой сильно обтянутый лоб, и все же то было совсем другое — там, в кубрике, подбадривал матроса, обычно новичка, впервые застигнутого морской болезнью.

— Жарко, Саша? — спросил Федор, легонько коснувшись плеча паренька. — Такая жара только в Африке стоит. Слоны от нее падают, сам видел…

Глаза Саши подергались под веками, долго силились открыться, но так и остались, будто придавленные невидимым грузом.

— В самом деле жарко, — сказал Федор, обращаясь к примолкшей Настасье. — Дышать нечем. Я сам в тропиках точно так вот, как Саша, лежал, думал: дуба дам. Раздвиньте, пожалуйста, шторы, откройте окно…

— Зойка не велела, — прошептала Настасья, однако к окну подошла и стояла в нерешительности.

— Какая Зойка? — сердито спросил Федор.

— Тоже медичка, в аптеке работает…

— Откройте, — сказал Федор.

Не отрываясь, он глядел на парнишку, на его опавшую плоскую грудь, и вдруг ему, завороженному мыслью, что все дело в нехватке воздуха, самому стеснило дыхание.