Последний шанс - [52]

Схема была выполнена профессионально: место стоянки «Жигулей» бежевого цвета помечено квадратиком, серых — кружочками. Каждый дом пронумерован, указано, как можно подъехать к магазину, к домам, как уехать, где выход на трассу, где повороты и даже где трамвайная остановка.

— Похоже, что серые «Жигули» — тоже действующее лицо нашей драмы, — решил Иван Иванович.

В это время на пороге «участка» появился высокий седой человек в длинном, давно вышедшем из моды макинтоше. Но на пенсионере несуразный балахон (говорят же, что мы ходим в маскарадных костюмах будущего века) выглядел вполне сносной спецодеждой. Может, потому, что был сшит по фигуре и в свое время ладно подогнан? Голову украшали (другого слова не придумаешь) густые, чуть волнистые волосы. Мало сказать седые — серебристые, а если уж быть совсем точным, — цвета степного ковыля — с его легкостью и пушистостью. Конечно, человека, которому за семьдесят пять, не назовешь красавцем: складки кожи на высокой, некогда «гордой» шее, мешки под карими, в прошлом острыми глазами. Но в благородстве старому интеллигенту, до сих пор пробегающему «десять кэме» по системе Амосова, не откажешь.

Одним словом, свидетель с первого же мгновения вызвал у Ивана Ивановича доверие. «Дети и пенсионеры — народ наблюдательный, — подумал он. — Такое углядят...»

На руках у вошедшего была небольшая черная собачонка с обаятельной мордочкой и умными глазами. «Презабавная зверушка», — отметил Иван Иванович.

«Презабавной» псинку делала белая реденькая борода — волосинки можно сосчитать — и белые «чулочки» на всех четырех тоненьких лапках.

Собачонка, удобно разместившаяся на руках хозяина, доверчиво лизнула его в щеку.

— Умка! — сказал вошедший. — Ну нельзя же вечно объясняться в любви, да еще в присутствии посторонних. В порядочном мужском обществе это не принято.

И собачонка, кажется, все поняла, свернулась черненьким клубочком на руках у хозяина.

— Новгородский, — представился свидетель, выделяя букву «д». — Арсентий Илларионович. Учитель на пенсии. — Он слегка поклонился Орачу.

— Присаживайтесь, Арсентий Илларионович, — показал Орач на стул возле обтянутого черным дерматином стола. — Поделитесь вашими наблюдениями.

Учитель сидел прямо, в спине не гнулся, видимо, это была привычная для него поза

— Я типичный пенсионер, — начал Новгородский. — Со стажем. Шестнадцатый год. Жену похоронил пять лет тому назад. Статистика утверждает, что женщины живут в среднем на восемь лет дольше мужчин, в Белоруссии даже на двенадцать. И хотя моя жена белоруска, но... — он выразительно пожал подвижными, худыми плечами, — нет правил без исключений. Есть у меня сын Петр. Есть чудесная невестка Настя. Двое внуков. Но они живут на другом конце города, так что в гости к старику наведываются раз в месяц. Помочь по хозяйству. А в остальное время общаемся с помощью телефона. Нетрудно догадаться, что я мечтаю о видеотелефоне. А пока единственным моим другом, моей привязанностью является Умка, — он погладил длинным пальцем за ухом собачонки и та, вскинувшая было голову, услыхав свое имя, вновь присмирела. — Живем по строгому расписанию: утром у нас первый моцион, затем в два часа дня, ну и вечерний променад уже после программы «Время».

Новгородский был словоохотлив, как все одинокие старые люди, истосковавшиеся по общению, но не надоедлив. Может, потому, что относился к своей судьбе с легкой иронией древних стоиков, никого ею не обременял, особого внимания к своим нуждам не требовал. Словно акация при дороге поздней осенью, когда у нее пожелтели листья. Никто их не собирает, как кленовые, и любимым не дарит. Увы, у человека одна жизнь, и надобно ее прожить... Как прожить — все мы знаем со школьных времен. Знаем, да не все живем по классическим канонам порядочности, милосердия и трудолюбия. И свидетельство тому — раскрытые и нераскрытые преступления.

Иван Иванович, внимательно слушавший старого учителя, невольно подумал, что рассказ о жене и сыне Арсентий Илларионович мог бы и опустить. Но тот заговорил о собачонке, о прогулке, и майор милиции понял — учитель привык к обстоятельности и сейчас обосновывает необходимость прогулок именно в 14.00.

— Мой Умка — мальчик шустрый. Пока я спускался с пятого этажа, он успел выбежать на улицу. Отметился возле угла своего дома, побежал к столовой... Прошу великодушно извинить за подробности, — обратился старик к Ивану Ивановичу, — но в них — завязка. Возле столовой, на небольшой площадочке, стояла машина серого цвета... Мышиного. Умка почему-то облюбовал переднее левое колесо. Передняя дверца была открыта, и шофер сидел, опустив левую ногу на землю. Ему было лет сорок с хвостиком. Желчного вида. Хмурый и весь какой-то недобрый, кожа на лбу необычная, болезненно сухая. Он кого-то ждал, смотрел в сторону Октябрьской улицы. Это та, по которой проходят трамваи, — пояснил учитель по давней привычке.

Иван Иванович слушал внимательно, не перебивая. Собеседник, как говорится, выходил «на главную магистраль», и тут важно было не упустить ни одной, на первый взгляд, даже несущественной детали. Впрочем, несущественных деталей в деле розыска и следствия не бывает.