Последний шанс - [122]

– Еще бы! – кивает Софи. – Отлично понимаю.

Она замечает, что Эд рассматривает фотографии в рамках, стоящие в ряд на каминной полке, и поясняет:

– Это коллекция моих крестников и крестниц. У меня их целых девять. Собираюсь сказать подругам, что вакансий больше нет.

Он отвечает:

– А у меня только одна крестница, дочка друга Сара. Настоящая маленькая принцесса. Представляешь, играет в званые чаепития и требует, чтобы я присутствовал там вместе с ее родителями. – Эдди берет один из снимков и вздыхает. – Я всегда мечтал стать отцом. Странно, правда? Я знал про себя, что я гей, еще до того, как понял значение этого слова. Но у меня были также эти глубоко консервативные идеи о том, как я вырасту, и у меня родятся дети, и я буду жить в доме с забором из белого штакетника.

– Уверена, ты найдешь симпатичного парня, готового ради тебя надеть фартук с цветочным рисунком, – беспечно произносит Софи, но потом замечает, как напрягается его лицо. Точь-в-точь как у нее самой, когда она начинает рассуждать о том, что детородный возраст заканчивается, а окружающие пытаются ее утешить.

Пока ее гость рассматривает другой снимок, она вглядывается в его профиль, с досадой думая: «Ну почему, ради всего святого, Эдди Рипл – такой милый, добрый, печальный – не может стать отцом?»

А вдруг?.. Может быть, в конце концов тетя Конни все-таки была права?

– Тебе пора куда-то идти? – спрашивает Эд, повернувшись и заметив, что Софи уставилась на часы.

– Нет, – отвечает она. – Просто смотрю на время.

Глава 59

Грейс поднимается пешком на смотровую площадку Кингфишер. Она несет ребенка в кенгурушке на груди, а за спиной у нее рюкзак, в котором чего только нет: от памперсов до блокнота, на тот случай, если Габлет вдруг решит о себе напомнить.

До смотровой площадки всего час ходу, но Грейс подготовилась к вылазке серьезно, как к длительному путешествию, задаваясь вопросом: а стоит ли это вообще делать? Можно было, конечно, на пару часов подсунуть Джейка кому-нибудь из родных, особенно теперь, когда окружающие обращаются с Грейс бережно, словно бы она стеклянная. Вероника и Одри предложили даже взять ребенка на всю ночь, чтобы Кэллум и Грейс могли снять номер в гостинице и устроить себе романтический ужин.

– Очень важно вовремя оживить отношения, – наставляла кузину Вероника. – Вы оба слишком увязли в роли родителей, и вам необходимо почувствовать себя любящими супругами. У вас ведь сейчас дела обстоят не так, как это бывает в самом начале романа, когда все просто идеально!

– Хочешь сказать, у нас с Кэллумом не так, как у вас с Одри? – поддразнила ее Грейс.

А Вероника в ответ улыбнулась своей новой застенчивой улыбкой:

– Ну… да, наверное. Слушай, Грейс, тетя Конни перед смертью сказала мне, что любовь – это решимость. Честно говоря, я не совсем понимаю, что она имела в виду, а ты?

Грейс физически не упражнялась с тех пор, как родила ребенка. Стоит теплый весенний день, и через несколько минут она чувствует, как по ее спине начинает тонкой струйкой стекать пот. Сердце сильно колотится, ноги наливаются тяжестью, а рюкзак ударяет по лопаткам, и она с досадой думает: «О господи, зачем я это затеяла?» А чуть позже и вовсе с ужасом чувствует, что ее вновь начинает засасывать темнота. А ведь в последние несколько дней ей удавалось совладать с этим, в основном благодаря хорошему сексу, прогоняющему все ненужные мысли.

Продолжая идти, она вспоминает ту нелепую женщину по имени Меган, которая вчера на встрече группы психологической поддержки для женщин, страдающих послеродовой депрессией, лицемерно заявила: «Ах, знаете, когда на меня нападает тоска, я говорю себе, что каждый день – это подарок». Если бы не девушка, сидевшая слева от Грейс, – она поймала ее взгляд и незаметно поднесла руку ко рту, изображая, что ее сейчас вырвет, – Грейс в тот же момент ушла бы с собрания группы. Она согласилась пойти туда, только чтобы мать и муж от нее отстали. Лаура считала, что Грейс необходимы транквилизаторы, а Кэллум хотел отправить жену к хорошему психотерапевту. Грейс была непреклонна – никаких лекарств, никаких врачей. Не существует таких пилюль, которые заставят ее любить своего ребенка, как и подобает хорошей матери. Ни один в мире врач не сможет волшебным образом исцелить ее. К тому же Грейс чувствует себя гораздо лучше, и нет у нее никакой послеродовой депрессии – просто она всегда была раздражительной, и вообще характер у нее не подарок. Такая уж она есть. Сама мысль о том, чтобы сидеть перед врачом и изливать ему свою душу, заставляла Грейс чувствовать себя бабочкой, пришпиленной к листу картона.

Но когда Кэллум пришел домой с желтой рекламной листовкой, которую ему всучили в каком-то кафе в Гласс-Бэй, она согласилась сходить на собрание этой группы психологической поддержки – но только один раз. Такой был уговор. По крайней мере, тут хоть внимание будет обращено не на нее одну.

Уже через десять минут Грейс решила, что ни за что не придет сюда снова, тем более что после лицемерной Меган выступала бледная и до прозрачности худая девица, сообщившая, что недавно родила близнецов и теперь у нее четверо детей до пяти лет, а муж в армии на Ближнем Востоке, где его могут в любой момент убить. Она извиняющимся тоном рассказывала о том, что в иные дни не успевает даже почистить зубы, и призналась, что очень переживает из-за того, что не справляется. Грейс беспокойно заерзала в кресле, думая: «Ну конечно, а кто бы справился на твоем месте, бедная девочка? Государство должно в таких случаях предоставлять бесплатную няню или еще как-то помогать». Ну разве могла Грейс после этого рассказывать о своих проблемах?