Последний сейм Речи Посполитой - [19]

— Цыц, мелюзга! Тише! — прикрикнул настоятель, отгоняя красным носовым платком назойливую птичью ватагу, чем вызвал еще больший крик и суматоху. — Чего только не натерпишься с этой шушерой, — плодится так, что боже упаси! — жаловался он, вытирая потное, жирное лицо. — Замолчать, пострелята! Успокой их там! — обратился он к кругленькому полнощекому «братцу».

В комнате раздалось зловещее карканье, так удачно подделанное, что Заремба оглянулся, а птицы точно сквозь землю провалились.

— Вот так напугал их! — захохотал настоятель, опускаясь в глубокое кресло перед дымящейся миской, наполненной пивной похлебкой, густо забеленной сметаной. — Не выпьешь ли, сударик, кофейку? Или, может быть, по-солдатски — рюмочку и закусить ветчинкой? Ублажи старика, ангел ты мой золотой! Божьими молитвами есть еще маленький запасик. Юзеф, сбегай-ка к буфетчику, разиня, мигом... Правда, сегодня пятница...

— Спасибо, но товарищи ждут меня с завтраком.

— Храпят еще, так что на улице слышно, — вставил монашек, пряча лицо за спину настоятеля.

— Пана Гласко я давно знаю — славный как будто бы малый. Только безбожник большой и на девичью честь лаком, как кот на сало. Сдается мне...

— Друг Прозора и всей душой предан отчизне...

— Правда, так и отдает от него какой-то сенаторской важностью. Это верно. Не нужно ли вам там чего-нибудь на квартире? Прикажу выдать, чтоб вы не жаловались на бернардинов, что, мол, вас голодать заставили. Гм! Друг пана генерала! — бормотал он, громко прихлебывая из миски и косясь на вскочившего на стол дрозда, который, подкрадываясь, метил клювом на кусочки сыра, плававшего по верху похлебки.

— Когда же начнется?.. Ах ты, пострел! — прикрикнул он на птицу, улетевшую с сыром в клюве, и погрозил ложкой дрозду.

— Это знает только Совет, — тихо ответил Заремба, поглядывая недоверчиво на «братца», причмокивавшего спугнутым птицам.

— Чего пялишь буркалы, точно кот на горячей золе? — крикнул на «братца» настоятель. — Принеси воды птицам!

Когда же «братец» вышел, он проговорил:

— Это у меня человек верный. Хотя безопаснее о таких планах не говорить и при самых надежных. Не буду у тебя выпытывать, дорогой. Моя служба отчизне в том, чтоб слушать и делать по приказу. Хочу тебе теперь, ангел мой золотой, дать человека, который, по моему разумению, может пригодиться. С виду ничего особенного, — обыкновенный бернардинец, но на деле человек-золото. Голова смекалистая, языки знает, в военном деле тоже толк понимает. А охоч и способен на всякое дело. Верно, любит иной раз тянуть из графинчика, но при всем том совсем не ленив ни к труду, ни к службе божией.

— А умеет ли хранить, что нужно, в тайне?

— Голову за него отдам.

— Если так, я буду рад с ним познакомиться.

— Юзеф!.. Настоящая жемчужина!.. Где же этот разиня? Юзеф!

Вбежал перепуганный монашек и смиренно остановился за настоятельским креслом.

— Где ты валандался? Попроси-ка отца Серафима.

«Братец» по дороге шаловливо дунул несколько раз в клетки, расставленные вдоль стены на длинных столах. Опять поднялся изрядный крик и писк.

— Наказание божие с этими послушниками! Все им шутки в голове, а к работе и молитвеннику палкой не загонишь, — проговорил настоятель и, насыпав на стол длинную горку из зерен и хлебных крошек, засвистал протяжно.

Птицы тихонько спустились на края стола, паря в воздухе и трепыхая крылышками.

— Не трогать! Ждать! Смирно! — покрикивал настоятель, отходя от стола.

Птицы жались друг к другу, образовывая шеренгу, все клювы поднялись точно на изготовку.

— Вперед! Шагом! Шагом! Стой! Целься! Пли! — прогремела команда, по которой вся стайка бросилась на зерна в стройном порядке и принялась дружно клевать.

Настоятель, весь красный от смеха, обтирал потное лицо и, расхаживая вокруг стола, гладил по крылышкам, целовал и ласкал некоторых пташек, не переставая ни на минуту ворчать, журить и грозить носовым платком.

— Не спешить, братцы, не торопиться! Еда не убежит! Подавишься, невежа, что тогда? Опять с то бой буду возиться, лечить? Эй ты, там, пан Дроздович, не жми других, а то получишь порку! А ты что, панна Жаворонкова? Что ты такая осовелая? Или мамаша тебя высекла? Погоди, дам тебе отдельно! Дружно, братишки! Эй там, пани Зябликова, почтеннейшая, нечего там робронами фуфыриться! Ах ты, пострел! — прикрикнул он опять на дрозда. — Сыр у меня слопал, так других не объедай! Господи, какие эти пострелята лакомки, сутяги жадные! Совсем что твои людишки! Ангел ты мой золотой, — обернулся он к Зарембе, — только ты надо мной не смейся.

— Удивляюсь дисциплине этой ватаги. Не мало тут труда положено. А что касается отца Серафима, так нельзя ли его сделать сборщиком денег?

— Хоть сейчас же, ангел ты мой золотой.

— Но так, чтобы он мог разъезжать по всему краю...

— Превосходная мысль! Как раз по нему такая работа. Разрешение я выхлопочу у начальника провинции, а пока что бери его, сударик, как своего человека. Напоминаю только, что это не простой не отесанный бернардинский серячок.

— А откуда он, не из мещан ли?

— Много об этом говорить! Порекомендую заглянуть еще в костел, потому что епископ, наверно, кончает уже обедню. Во веки веков! Аминь! — бросил он машинально в ответ на скрип открываемой двери. — А вот и отец Серафим! Теперь смирно! В гнезда, братишки! Марш! — скомандовал он, размахивая платком. И сразу вся крылатая братия разлетелась по клеткам.