Последний сейм Речи Посполитой - [17]

Не много их собралось в этот день: какие-то дамы в чепцах и фижмах восседали важно, точно нахохлившиеся индюшки, на передних скамьях, несколько горожанок в нарядных наколках и черных платках побрякивали четками, да еще несколько дородных баб, уставившись слезящимися глазами в ксендза, шептали вполголоса молитвы. Несколько старцев в кунтушах, точно для декорации, стояли перед алтарем на коленях, за ними — несколько мещанских кафтанов, а в глубине, под колоннами, жались к стене рваные сермяги, липовые лапти и простой городской люд. Какой-то старый нищий, постукивая костылями, пробовал протолкаться вперед, тыкая под нос коленопреклоненным богомольцам свою чашку для подаяния. Ксендз-настоятель грозно нахмурил лоб и чуть не обрушился на него с бранью. Раздражали его и сварливые, хотя сдержанные пререкания монахов, которые вместе с монастырскими мальчуганами, одетыми в бернардинские подрясники, увешивали большой алтарь цветами и коврами. Старик ксендз, казалось, был весь поглощен лихорадочным ожиданием чего-то, тщетно пытаясь уловить и связать редкие, долетавшие до него звуки сдержанного шепота.

— Нет, — шептал Ясинский, склоненный над раскрытым молитвенником. — Говорил мне Тенгоборский, секретарь сейма, что сегодняшнее заседание будет отложено на завтра. Нужно еще заготовить полномочные грамоты для делегации, которая должна вести переговоры с Бухгольцем, а к тому же Сиверс после вчерашних празднеств лежит в постели. Остальные тоже не прочь отдохнуть.

Заремба, опершись локтями о пюпитр и закрыв лицо ладонями, с жадностью слушал.

— Я получил спешную почту из Вильно и должен сейчас уехать. Вернусь через несколько дней.

Зазвенели пронзительно колокольчики, у многих богомольцев вырвался протяжный вздох, все приклонились к земле. Начался вынос даров.

Ясинский опустился на колено, придвигая одновременно Зарембе какую-то серую тетрадь.

— «Избранные места из сочинений китайского философа Гуда», — шепнул он чуть слышно.

Лишь когда стих звон колокольчиков и только орган продолжал свой торжественный гимн, Ясинский, придвинувшись еще ближе, прошептал:

— Это наш конспиративный катехизис. В приложении найдешь ключ к его пониманию и план расположения русских войск в окрестностях Гродно. Заучи его на память и уничтожь. Шпиков полным-полно на каждом шагу, неизвестно уже, кому верить. Смотри поэтому в оба. Депутатов из оппозиции избегай, за ними всегда следует бдительное око. Кривоуст Скаржинский под заботливой охраной, не может шагу сделать без ангела-хранителя. Строй из себя гуляку, ловеласа и с такими только знайся. Прежде чем подашь прошение, засвидетельствуй почтение Мошинскому; он числился когда-то помощником командира юнкеров и столько лет объедал нас, может быть, не откажет тебе в протекции.

— Я думал, что нужно раньше стукнуться к Ожаровскому, но он, говорят, уехал в Петербург.

— Сказки! Он не был вчера на балу, но торчит в Гродно. Уехал гетман Коссаковский. Предупреждаю, однако, что Ожаровский охотно пускает пыль в глаза обещаниями, но исполняет их только по приказу жены или Сиверса.

— А чем увенчались хлопоты Гаумана?

— Поступает к Дзялынскому с производством в полковники. Несколько дней назад в сейме сам король горячо защищал его, а Гославский из Сандомира перед всей палатой восхвалял его верность отечеству и храбрость.

— Я видел, как он справлялся под Заславлем. Я был с моей батареей прикомандирован к полку Мальчевского, в котором он был в то время подполковником. Видел его и под Зеленками.

— Ты проделал всю кампанию?

Заремба отдернул лацкан куртки, из-под которого сверкнул орден «За храбрость», и проговорил:

— Я получил его под Дубенкой, вместе с чином поручика.

— Не рисуйся им! — отшатнулся сердито Ясинский. — Разве ты не знаешь, что сейм запретил носить знаки отличия, полученные в эту войну?

— Я думал, что таких приказов никто не послушает.

— Конечно, — если б царица не приказала силой срывать их с каждого, кто осмелится показаться с ними на людях. Многие уже жестоко поплатились.

Заремба с тяжелым чувством отстегнул орден и спрятал в карман.

— Ты должен стараться не обращать на себя внимания, — подчеркнул еще раз Ясинский.

— Да, Гауману удалось, удастся, может быть, еще нескольким, имеющим протекцию, но останутся сотни из распущенных бригад, которые не хотят служить врагу, а Речи Посполитой не могут. Этих нам нужно привлечь.

— Я уверен, что на призыв начальника явятся все, кто остался верен отчизне. Хуже с рядовыми: тысячи их слоняются по дорогам, выпрашивая милостыню.

— Какие вы насчет их имеете планы? Мне приказано собирать их, кого удастся, и отправлять в полк Водзицкого и за австрийскую границу, а остальных расквартировать по имениям и в Варшаве. Здесь мне приказано устроить сборный пункт; в таком людном городе легче скрыть работу и сообщаться с другими.

— Торопись, однако, со своей вербовкой. За Неманом, под Тизенгаузовской корчмой, каждый день трещат барабаны, льется водка и вербовщики открыто делают свое дело. Вчера я видел даже, как человек сто казаки гнали в свой лагерь. Говорили мне, что вербуют и для прусского короля. Гродно стал ярмаркой солдатского мяса: покупает, кто хочет, и вывозит, точно откормленных баранов.