Последний рубеж - [63]

– Что миссис угодно?

Она поерзала тощим задом по искусственной коже сиденья и придумала:

– Миссис угодно, чтобы вы пригласили к ней стюарда.

Харднетт наклонился и, окунувшись в облако (на его вкус, чрезмерно желтого) парфюма, еле слышно произнес:

– Знаешь что, детка…

– Что? – заинтригованно потянулась она к нему всем телом.

– Кнопка вызова в правом подлокотнике.

Сказал, развернулся и пошел по дорожке между рядами.

Молодой, красивый и свободный.

Мегера обиженно фыркнула и, по-женски коряво замахнувшись, с силой швырнула в него пустую банку из-под замзам-колы.

Вращающаяся жестянка должна была попасть в то место, откуда у ангелов растут крылья, а у федеральных агентов Чрезвычайной Комиссии – расходятся ремни кобуры. Но не попала. Резко повернувшись, Харднетт поймал банку на лету. Сжав в руке, выпустил из нее дух и, практически не целясь, закинул в мусорный бак, что стоял на выходе из салона.

Кают-компания находилась на предпоследнем ярусе и представляла собой огромный зал с куполообразным сводом. Специальные перегородки разделяли ее на двадцать четыре сектора – от сектора «А1» до сектора «Б12». И хотя каждый сектор специализировался на чем-то особенном, пассажир, занявший столик в одном из них, мог получить весь набор предлагаемых услуг. По принципу «все включено» и не сходя с места. От чашечки кофе до консультации космопсихолога. Правда, для того чтобы понырять в бассейне, спустить в рулетку кровное или уединиться с девочкой заведения, пассажиры все равно вынуждены перебираться в специальные, отведенные именно для этого, залы и кабинеты. Но тут уж ничего не попишешь – такова специфика исполнения подобного рода желаний.

Харднетт выбрал ресторанный сектор «А4». Выбрал не случайно. Во-первых, рядом с выходом. Во-вторых, и в главных, именно оттуда доносились звуки рояля. Полковник повелся на них, как крыса на звук известной дудочки. Впрочем, в отличие от крыс, о своем выборе ничуть не пожалел.

В салоне, декорированном в имперском стиле рококо, все было обустроено как надо: монументально, статично, без каких-либо утомляющих новомодных выкрутасов. И атмосфера стояла несуетная, и публика подобралась на редкость спокойная, а вылощенные официанты скользили меж шикарно убранных столов тихими тенями.

Электрический свет отсутствовал. Вместо него горели свечи. Горели они всюду – и на столах, и на обитых бордовыми гобеленами стенах. Висящие подсвечники казались настолько массивными, что приходилось удивляться, как их выдерживают элементы крепежа.

И пахло в салоне изумительно. Церковный дух расплавленного стеарина вытеснялся сложной смесью ароматов: дорогого табака, подсушенного ягеля, бергамота и чего-то еще – знакомого, но не поддающегося с ходу определению.

В глубине, на небольшом подиуме, блестел перламутровой инкрустацией рояль «Мюльбах» – его приподнятая крышка напоминала крыло на взмахе, отчего весь инструмент походил на подстреленную черную птицу. Тапер, длинноволосый юноша в темно-зеленом фраке, не халтурил, играл виртуозно и – что особо трогало – с упоением. Даже глаза от удовольствия прикрыл. Длинные его пальцы скользили по клавишам, словно пальцы незрячего по выпуклым буквам Луи Брайля.

Очарованный музыкой Харднетт взял пример с исполнителя – закрыл глаза, а сам открылся.

И в ту же секунду обнаружил себя в комнате старой усадьбы, где сияла за окном высокая луна, шумела на перекатах река и тянулся с берега на берег горбатый деревянный мост.

Образ нарисовался столь реалистичный, что всерьез показалось – сейчас в комнату войдет лакей и скажет: «Сэр, лошадь подана».

Так мощно пробрало и подхватило.

Не без усилия стряхнув наваждение, Харднетт подумал, что компания «Сквозные Космические Линии» этого талантливого паренька явно не в подземном переходе подобрала. На каком-нибудь неслабом конкурсе имярек. Никаких сомнений.

Трудно сказать, как другие пассажиры, но полковник такой подход к сервису оценил. И в целом все здесь, в секторе «А4», пришлось ему по нраву. За исключением сущего пустяка – свободных столиков не наблюдалось. Пришлось решать, к кому из посетителей присоседиться.

Осматривая зал, он наткнулся взглядом на седовласого мужчину в годах, который сидел возле самой дальней от сцены колонны. Внешний вид этого попивающего кофе господина не раздражал. Строгий крой костюма, скованная поза, отсутствие улыбки на лице – все говорило о нем, как о человеке солидном. Такой с задушевными разговорами приставать не будет. Не должен. К тому же занят – в руках книга.

Харднетт пересек зал по начищенному до блеска дубовому паркету и, взявшись за тяжеленный стул с бронзовыми ножками в виде львиных лап, учтиво поинтересовался у того, кого для себя уже нарек «Седым»:

– Не будете против?

– Сделайте одолжение, – кивнул тот, не отрываясь от книги. Устроившись, Харднетт изучил меню. Ничего знакомого в этом путаном документе не нашел и по-свойски устроил для себя лукуллов пир: заказал вне шаблонов морское соте, овощной салат из ингредиентов на усмотрение шеф-повара, но без томатов, и «албийского» – одну бутылку винтажа 2198 года. Через полминуты бойкий паренек в расшитой золотом ливрее принес вино. Откупорил и накапал на дно бокала. Харднетт взболтнул, понюхал, пригубил, для проформы закатил глаза и дал добро.