Последний раунд - [20]
Однажды я не выдержал. Мы встретились в подъезде нашего дома. Я остановил этого человека и, смущаясь, сказал:
«Простите, пожалуйста, я заметил, что вы никогда не волнуетесь, вы всегда спокойны. Отчего это? Может быть, вам плохо, может быть, у вас несчастье?».
«Нет, — сказал человек, — у меня все в порядке».
«А разве можно жить и не переживать, не мучиться, не волноваться?»
«Ну чего ты заладил — волноваться, мучиться, посуди сам — указания у нас есть? Есть! Генеральная линия намечена. Инструкция тоже всегда есть! А ты волнуешься. Глупый ты еще. Недопонимаешь».
Он похлопал меня по плечу и совершенно спокойно, не волнуясь, ушел своей дорогой.
Хорошо бы он опоздал на наш корабль!
Василь Тимофеич жил на острове. Маленький, зеленый, необитаемый остров, в самом центре Марьиной Рощи, в 12 проезде. При каких обстоятельствах Василь Тимофеич потерпел крушение, никто не помнит, но известно, что произошло это во времена НЭПа. Бывает, я захожу к Василь Тимофеичу.
— Здравствуйте, Василь Тимофеич, — кричу я с порога.
— Здоров! Здоров! — приветствует меня образованный Робинзон.
Я достаю любимую им бутылку «Кокура», и Василь Тимофеич уводит меня к тем далеким временам, когда он еще был «вольным матросом» и плавал куда хотел, но рано или поздно рассказ возвращается к моменту кораблекрушения. Я знаю историю наизусть и все-таки каждый раз волнуюсь, берет за сердце. А случилось это однажды вечером в двадцатых годах, когда какой-то портовый забулдыга предложил тогда еще молодому Васе диван генеральши Салтыковой. Да, да, дорогой читатель, диван самой генеральши Салтыковой. Я прямо чувствую, как дрогнуло ваше сердце, но уймите волнение. Все впереди! Предложили этот диван за 20 миллионов! Всего! То-то! А ведь диван генеральши Салтыковой — это же ясно дураку — 100 миллионов стоит! И не глядя! Я должен перевести дух и сделать паузу, описав какой-нибудь пейзаж, ну, скажем, остров Василь Тимофеича. Четыре бузины под окном, фанерный сортир во дворе и сарай для дров из горбыля — гордость Василь Тимофеича в трудные военные годы. Вот и все. А сам Робинзон всю жизнь делал набойки на туфли аборигенам близлежащих архипелагов, а иногда даже представителям далеких цивилизаций из центра. И ничего, были довольны. Но вернемся к дивану. Заплатив 20 миллионов в тот памятный вечер, Василь Тимофеич отгреб его на первом попавшемся извозчике на свой необитаемый остров, оставленный ему в наследство родителями. И стал ждать. Ждать, когда придет время взять настоящую цену за диван. Но мир вокруг то строил тракторы, то бушевал войнами, то изобретал телевизор, то вдруг отращивал длинные волосы и подрезал юбки — всякое бывало, а Василь Тимофеич ждал. Конечно, ему трудно, диван — это не трактор. И проклятый древесный жучок, и обивка порасползлась, и сколько сегодня, в 71 году, просить за диван, Василь Тимофеич точно не знает, ждет когда время свое возьмет. Такая вещь даром не валяется. Мы допиваем «Кокур», и, простившись с Василь Тимофеичем, я выхожу на улицу. Вокруг острова стоят огромные кооперативные корабли, загруженные доверху телевизорами, холодильниками, стиральными машинами и поролоновыми матрацами. Мигает совсем рядом, над головой, Останкинский маяк, плывут по асфальтовым каналам моторные «Волги» — все обычно. А рядом живет наш добровольный Робинзон с диваном вместо пятницы. А мы еще говорим, что мало на свете чудес.
В нашей жизни мы повсюду сталкиваемся с рекламой: самой разной, в самых неожиданных местах. По радио и телевидению, на заборах, стенах, а порой даже на небе и, кажется, придуманы все способы, коими можно нас убедить: пить или не пить, курить или не курить, пользоваться и хранить, звонить и летать, посещать, отдыхать, выгодно, удобно, питательно, вкусно, дешево, полезно, быстро, безопасно и вовремя. Кажется, ничем нельзя нас удивить, но сегодня утром я вдруг увидел совершенно потрясающую рекламу: у нас во дворе, в углу, на свежевыкрашенной стене гаража было мелом написано: «Витька+Люда=любовь». Эта реклама не убеждала, не звала, не напоминала, но она сообщала и раскрывала великую тайну, над которой бьются поэты и философы. Тайну возникновения любви. Именно плюс. Не расчетливый минус (кто больше), не корыстное умножение (на сколько раз), не мелочное деление (дающее только часть), а плюс, безоглядный, щедрый, соединяющий двух обыкновенных людей, дает фантастическую сумму — любовь. Пользуйтесь знаком плюс. Я сбегал домой за мелом и написал на другой стороне гаража: «Ленька плюс…» и вот тут я задумался.
Конечно, все правильно: реклама есть реклама и она не отвечает за каждого в отдельности. Вечером я снова пошел в угол двора посмотреть на гараж. Я думал: а вдруг…Возле гаража хлопотал хозяин, еще молодой, но рано повзрослевший.
— Завидуешь, небось? — сказал он, громыхая замками.
— Да, очень, — ответил я и обошел гараж со всех сторон, но он был свежевымытый и скучный, как хозяин.
Пепельница отскочила от головы мужа и разбила вазу. Причина: муж высказал мысль о том, что в нашей стране нервы тоже лечат бесплатно. Кофейник угодил в бедро и разбередил старую рану. Причина: идея поносить новую шубу еще некоторое время сама по себе неплоха, однако… Студень в чашке впечатался прямо в грудь, не защищенную халатом, и кусочки студня, сдобренные хренком, поползли по животу. Молодость не совсем еще загублена, показалось мужу. Конечно же, все уладится, все будет хорошо. Нехорошо только от горчицы, влетевшей в ухо. Остались лишь предметы, которые или невозможно оторвать от пола, или они не обладают аэродинамическими свойствами. Говорят, в Японии выпускают сейчас не только миниатюрные приемники, но и миниатюрные пылесосы, холодильники и швейные машины. Живут же люди!
Краткой оказалась творческая жизнь Леонида Енгибарова (1935–1972) — боксера с душой поэта, клоуна и философа, но столько было сделано в цирковой клоунаде, пантомиме на эстраде, в литературе, что его судьба стала легендой. Миниатюры Енгибарова — выплеснутая на лист боль автора — проникнуты мягким лиризмом, подкупают задушевностью, непосредственностью видения окружающего мира.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.
В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.
Этот роман — сладкий бальзам на сердце тех, чье детство и юность прошли в «застойные» советские времена, в маленьком провинциальном городке шестидесятых или семидесятых годов. А для представителей иных поколений роман «Бабушка» — уникальная возможность погрузиться в удивительный мир того времени, с его невероятными для сегодняшнего человека законами, правилами поведения, жизненными воззрениями и даже — ценами и продуктами тех лет… Повальное пьянство и, в то же время — крепкая семейная жизнь, ежедневная уличная поножовщина и — всеобщая взаимовыручка, грубость и хамство наряду с искренней, доброй религиозностью… Стиляги и битлы живут в одном квартале с комсомольскими активистами и пропагандистами, проститутки — с «честными» девушками, воры-несуны — с закаленными ветеранами войны и труда. Текст журнала «Москва» 2017.