Последний праведник - [65]

Нильс поднял на него взгляд. Расспрашивал врача. Прошел все муки на пути к кресту.

— Как он мог снова очутиться в Йемене?

Священник пожал плечами.

— Я не знаю. Датские власти хорошо спрятали концы в воду, ни один журналист ничего не проведал. Спецслужбы спокойно извиняли себя тем, что он попал в Йемен из другой страны, в которой находился в розыске. Его выдали именно в эту третью страну — они не хотят говорить, в какую, но это наверняка США, — где пытки официально под запретом. Так что с сугубо правовой точки зрения руки у них чисты. Тут много спорных вопросов, но главное-то в том, что они выдали его стране, где пытки запрещены, а эта страна просто передала его дальше.

Нильс кивнул.

— Кто прислал фотографии?

— Абдул Хади. Он хотел, чтобы я знал, на что я обрек Халеда. Хотел открыть мне глаза на то, как сложилась его судьба.

— То есть Абдул Хади хотел убить вас, чтобы отомстить за брата?

— Чтобы отомстить, да.

Повисло молчание. Священник косился на бутылку виски, Нильс понимал, что внутри него идет внутренняя борьба: ему хочется еще, но больше нельзя. Знакомое ощущение.

— Я не думаю, что Халед имел какое-то отношение к убийству Дэниеля Перла. Он никогда не был в Афганистане. Он был приятным молодым человеком. — Розенберг посмотрел Нильсу в глаза и сказал: — У меня просто отказали мозги.

Розенберг проиграл внутреннюю борьбу и снова наполнил стакан. Нильс впервые заметил у него небольшие красные стяжки на коже под глазами.

С улицы доносились голоса полицейских. Нильс внимательно смотрел на сидящего перед ним Розенберга. В голове проносились картинки: Абдул Хади, бег по пешеходным улицам, странные знаки на спинах жертв, Сара Джонссон, Владимир Жирков, хорошие люди… У него не было никаких зацепок. В этом не наблюдалось логики, общая картина не складывалась. Голос священника прервал ход его мыслей. Он о чем-то спрашивает?

— Так что я вовсе не один из ваших тридцати шести праведников.

Нильс мягко улыбнулся.

— Ну, я думаю, эта праведническая теория — далеко не главная рабочая теория Интерпола.

— Может быть, им стоило бы присмотреться к ней поближе.

— Может быть.

Розенберг поднялся со своего места. Он облегчил сердце.

— Моя работа противоположна вашей, — сказал он.

— В смысле?

— Вы должны найти доказательства, чтобы заставить людей поверить.

Нильс улыбнулся:

— А вы должны заставить людей поверить без доказательств.

Розенберг кивнул.

Нильс хотел что-то сказать, помочь священнику разобраться с его чувством вины.

— Может, спецслужбы все-таки были правы? — сказал он. — Может, вы поступили правильно?

Розенберг тяжело вздохнул.

— Кто знает, что правильно, а что нет? Был такой поэт-суфий, Руми. Он написал историю о маленьком мальчике, которого в снах преследует злое чудовище. Мама мальчика утешает его и говорит, что мальчик просто должен думать о ней — и о том, что все плохое исчезнет. Но мама, отвечает мальчик, — что, если у чудовища тоже есть мама? Розенберг улыбнулся. — Вы понимаете, куда я клоню? У плохих людей тоже есть матери, господин Бентцон. Матери, которые утешают их и говорят, что они поступили правильно. Для них чудовища — это мы.

* * *

С неба падали мягкие снежинки, в их танце в ясном морозном воздухе было что-то беззаботное. Полицейские собирались уезжать. Нильс снова повернулся к священнику.

— Вы всегда можете мне позвонить.

Розенберг кивнул. Похоже, он собирался ответить, но ему помешал полицейский, вошедший передать Нильсу какой-то сверток.

— Что это?

— Из Венеции. Прислали сегодня утром дипломатической почтой.

Нильс открыл посылку, в ней оказалась маленькая кассета с надписью на китайском. Он удивился и сунул ее в задний карман.

— Есть и другая возможность, — сказал Розенберг.

Нильс поднял на него глаза — священник выглядел так, будто его знобило.

— Другая возможность?

— Может быть, это сам Бог убирает своих тридцать шесть праведников.

— Вы имеете в виду, что убийца — Бог?

— Ну нет, так сказать нельзя. Веря в Бога, ты одновременно веришь в то, что смерть — это не конец. Бог просто забирает их домой.

— Бог забирает домой своих праведников?

— Что-то в этом роде.

Рядом хлопнула дверца полицейской машины и заработал мотор.

— Но зачем это Богу?

Священник пожал плечами.

— Может быть, чтобы испытать нас.

— Испытать нас?

— Посмотреть, как мы будем реагировать.

Нильс отступил в сторону, чтобы машина могла выехать, и поймал взгляд Абдула Хади, сидевшего на заднем сиденье. Йеменец был похож на раненого зверя, а не на чудовище.

— И будем ли мы реагировать вообще.

48

Нёрреброгаде, Копенгаген

Радиомагазин, зажатый между пиццерией и секонд-хендом, явно не представлял из себя ничего особенного. Восемь — именно столько! — поставленных друг на друга телевизоров передавали заявление из «Белла-Центра»: Земля — на грани, это последнее предупреждение, дальше — конец света. Нильс выложил кассету с китайской надписью на прилавок и попытался поймать взгляд вялого подростка-продавца.

— Что это? — спросил тот.

— Это кассета. Я ищу плеер, на котором ее можно прослушать. У вас тут найдется такой?

— Я вообще не в курсах…

Нильс смотрел на него выжидательно, но ничего не происходило, и он наконец сдался.