Последний подарок Потемкина - [42]

– Чегой-то она? – засомневался Светлейший, – вроде кормили. Странная псина. Может, больная? Так чего ее тогда во дворец нести, а? Только расстроим Матушку!

– Нет-нет, она просто устала от разговоров про жертвоприношения всякие, про страдания детские, – предположила добросердечная Сашенька.

«А вот это вряд ли», – скептически подумал Сенька и бросил быстрый взгляд на левретку, о чем тут же пожалел.

«Ты ещё жив? – вещал ее ответный взгляд, – ну и сиди себе, пока цел. Пока – это ключевое слово, понял? Недолго тебе тут в тепле отсиживаться, Симеон Авраамыч, чую, что недолго… Скоро назад, в блокаду, на холодок-с. Ты про жертвы, надеюсь, всё услышал? Вот заодно и свежей крови понюхаешь, представится такая возможность. С ароматом кисленьким гемоглобинного железа…»

– Да, тема жертвоприношений, пожалуй, себя исчерпала, – согласился Светлейший, – и, похоже, мы все от нее устали…

– Согласен с вами, князь, – поддержал его де Линь, – но перед тем, как ее закрыть, я бы все-таки хотел… Но был прерван на полуслове. Последнее слово всё-таки осталось за Софией де Витт.

– Посмотрите-ка, как клинок светится! – внезапно сказала она, подойдя к полотну Рембрандта почти вплотную, – страшным светом, неземным. И падает, падает ему на грудь, а острие смотрит прямо в горло. Вроде бы и повис нож, но ежели упадет, то точно в тело войдет бедному мальчику…

– А я вот больше на рукоять с самоцветами любуюсь, – сказал Светлейший застенчиво, как будто стесняясь того факта, что на этом, напоенном ужасом и драмой полотне, его взор привлекают всего лишь какие-то камешки, – что же это за самоцветы такие? Сапфиры что ли зеленоватые? Бывают и такие, хоть редко… Для изумрудов-то темноваты…

– Это, скорее всего, зеленый янтарь, – предположила София, – Балтика иногда такое чудо выбрасывает. Я похожий камень у князя Радзивилла видела, в Вильно…

«София – значит, мудрая по-гречески!» – произнес про себя Светлейший, глядя на нее и любуясь своим произведением. Подумал: «Ну, вот и всё – готова Софьюшка, пора посылать ее на дело, в Варшаву…»

А она действительно была готова к кульминации своей карьеры. Карьеры агента российской внешней разведки, к операции «Второй раздел Речи Посполитой». Официальная история скромно умалчивает, что фактом присоединения Польши в конце XVIII века Российская империя во многом обязана Софии де Витт. Задание Потёмкина было и простым, и сложным одновременно: по прибытии в Варшаву сблизиться с графом Станиславом «Щенсным» Потоцким и любым способом склонить колеблющегося графа принять предложение северных союзников (читай – России) подписать акт пророссийской конфедерации. И убедить других польских политиков и магнатов поступить так же.

Как всегда, не утомляя тебя, читатель, грузом лишних знаний, скажу лишь, что это впоследствии и привело к полному переделу границ и вводу русских войск под предлогом поддержания порядка. Вот так вот Польша и потеряла свою независимость. Во второй раз…

А граф Станислав Потоцкий прочно вошел в польскую историю как «изменник отчизны». Его даже после смерти из гроба, оставленного на ночь в костеле, вытряхнули. Пришедшие поутру, нашли записку «изменник», приколотую к обнаженному телу графа, приставленному к стене…

Поймав на себе взгляд Светлейшего, София невольно подалась к нему. Надменно поднятые плечи опустились словно в ожидании ласки. Огромные глаза зажглись отражением сложной гаммы чувств. Восхищение, преданность и, чем черт не шутит, любовь? Потёмкин прекрасно понимая свою неотразимость, щедро одарил свое создание улыбкой Пигмалиона. И даже шагнул к ней, как вдруг неожиданно для самого себя, словно подчиняясь какому-то загадочному голосу, позвал:

– Эй, отрок Симеон Авраамыч, ну-ка, выдь на свет божий!

И, когда Сенька вышел из полутьмы околодиванного пространства, князь, огорошил его вопросом:

– Ну, а ты, отрок, что скажешь?

– Насчет камней?

– Насчет жертвы.

Сенька покраснел, чувствуя на себе испытующие взгляды собравшихся, и выдал спонтанно первое, что пришло на ум:

– А что его мама себе думала?

Одобрительный дамский шепот был ему наградой. Все посмотрели на него уже с интересом, даже Державин… Все, кроме Софии де Витт…

– В корень зришь, отрок, – похвалил Потёмкин, а княгиня Долгорукова, встав, погладила его по голове:

– Умничка…

Сашенька тоже подошла и поцеловала его в щеку, для чего ей пришлось временно спустить Изиду с колен. Отношений между левреткой и Сенькой это, естественно, не улучшило. Но истинной наградой для Сеньки был взгляд карих глаз из глубины комнаты, из-за атаманова плеча.

– Кстати, а твоя матушка жива? – спросил Сеньку Светлейший. И, получив утвердительный ответ, поинтересовался: – А зовут ее как?

– Фира… то есть Эсфирь, – поправился Сенька.

– Цейтлин, – жалобным голосом возопил Светлейший, – ты слышал? Фира!

В этот момент вовсю грянул оркестр под управлением Сарти, начиная репетицию, и Цейтлин лишь молча кивнул головой.

Перекрикивая полифонию шестидесяти пяти английских рожков, гобоев, флейт и кларнетов, Потёмкин громогласно обратился к собравшимся:

– Испытывали ли вы когда-нибудь Страх Божий?

Глава девятая Страх Божий, или «Очаковское ожидание»