Последний поцелуй - [11]

О товарище нашем одном,

До сих пор не воспетом,

Чья фамилия в сейфе штабном

И портрет — под секретом.

Знать, еще продолжает он бой

И, держась и  воюя,

Отдает вам последнюю боль

Своего поцелуя.

Для чего в ваш веселый покой

Я тащу сочетанье

Поцелуя и боли людской,

Громкой славы и тайны?

Может, не про последний писать

Поцелуй, а про первый?

Но седая угроза опять

Бьет планету по нервам.

Если сбор трубачи протрубят,

То тревоге навстречу

Выйдет вновь неизвестный солдат,

Безымянный разведчик.

2

Берлинская тюрьма. Как трюмы,

Сырые камеры угрюмы,

И — кажется — они пусты,

Но вдруг стальные цепи клацнут,

И узника наряд матрацный

Проявится из темноты.

И медленно, неторопливо

Лицо возникнет из наплыва:

Рот, как бы стянутый узлом,

Глаза, округлые по-птичьи,

Нацеленные в безразличье,

В пространство меж добром и злом.

Колпак тюремный лезет на лоб…

Жена родная не узнала б,

И в страхе открестилась мать,

Увидев этого арийца.

Кто он? Разбойник иль убийца?

Как удалось его поймать?

Представьте!—

Немец образцовый

И безупречный офицер

Квадрат секретной карты новой

Брал объективом на прицел!

Он в генеральном штабе схвачен.

Какой скандал! Позор и жуть!

На карте был ведь обозначен

Особый план…

Кто знал — забудь!

К столь важной тайне он причастен,

Что и тюремное начальство

Знать сути дела не должно.

Пытали током — бесполезно,

Пустили в дело прут железный,

А не дознались все равно,

Зачем он выкрал то, что выкрал.

Молчит… Ни вздох, ни стон, ни выкрик

Не выдадут его. Молчит.

Кому хотел продать он тайну?

Он и во сне молчит, случайно

Себя не выдаст и в ночи.

Быть может, это жажда денег?

С кем связан этот шизофреник?

Зачем он к плану подходил?

Копалось чуть не все гестапо

И наконец искать устало —

Он, видно, действовал один.

Какая все-таки удача,

Что на пороге был он схвачен

И сразу спрятан под замок,

И надо, чтобы гильотина

С размаху тайну поглотила,

Нацелясь в третий позвонок.

Отдать под суд? Но могут судьи

Добраться до секретной сути.

Он будет без суда казнен,

Но волен испросить свиданье —

Его последнее желанье

Обязан выполнить закон.

Не так-то легок путь к мертвецкой.

Об аккуратности немецкой

Спокон веков недаром речь:

Сначала вылечат ангину,

Потом на горло гильотину,

Чтоб напрочь голову отсечь.

3

Памятью вновь возвращаюсь

К тридцатым годам.

Сам удивляюсь,

Как выстоял в их урагане.

Но ироническим взглядам я их не отдам,

Перед врагами

Не выставлю на поруганье.

Мир небывалый

Из хаоса стройки возник.

Нашею кровью

Написан его черновик.

Это оттуда

Потом уходившие в бой

Брали устои свои и законы:

Без колебаний закрыть амбразуру собой,

И самолет на таран, коль иссякли патроны.

…В этих далеких тридцатых

Шифровкой в Москву

Вызван один молодой командир

Из Ташкента.

Красная площадь пред ним —

В первый раз наяву!

Все достоверно и сказочно,

Как кинолента.

С ним говорит командарм —

Большелобый латыш.

Острые ромбы на красных петлицах

Рядочком.

— В службе разведки

Пилюлю не позолотишь.

Вы ведь женаты,

У вас малолетняя дочка.

Наш разговор,

Понимаете сами, мужской и прямой.

Дело смертельно опасное —

Жить под секретом.

Если душа не лежит —

Возвращайтесь домой.

Честное слово,

Никто не узнает об этом.—

(Старший товарищ

С глазами балтийской волны,

Видно, напрасно дает это честное слово.

Лишь Революции наши сердца отданы,

Сами себя ее именем судим сурово,

И перед нею одною

Мы в вечном долгу.)

— Не сомневайтесь. Согласен. Сумею.

Смогу.

4

Устал следить за узкоплечей тенью

Тюремный надзиратель сквозь глазок.

Гестаповца выводит из терпенья

То, что проклятый смертник спит как бог.

Безумец странный не прошел над бездной

И завтра будет без суда казнен.

Пока ж, в обнимку с койкою железной,

Должно быть, смотрит свой последний сон.

…А он мой современник и ровесник.

Я в сон его посмею заглянуть,

Чтоб через годы — запоздалый вестник —

Поведать людям про геройский путь

Разведчика с душой прямой и чистой,

Который даже в облике чужом,

Потерянный за острым рубежом

Глубинно ощущал себя Отчизной.

Жестокая и сложная эпоха

Меж мировыми воинами была.

Не только с розы — и с чертополоха

Собрать пыльцу обязана пчела.

…Во сне он видит Родину.

В ту пору

О Родине высокие слова

Не подступали близко к разговору

И намечались в образах едва.

Сегодня это странно вам, я знаю,

Но мы стеснялись этих слов тогда,

И «широка страна моя родная»

Казалось откровеньем в те года.

Да, это Родина в платочке красном,

В мужском перелицованном пальто

Склоняется над узником несчастным,

И кружится решеток решето.

А может быть, житейский этот образ —

Не только Родина — его жена,

На горестную жизнь с улыбкой доброй

И на святую ложь обречена—

Виденье все острее, все яснее

В том комсомольском стареньком платке.

О самом главном говорит он с нею

В безмолвном сне — на русском языке:

Прости меня! Судьбу я выбрал злую…

Приблизься к прутьев скрепленным рядам,

В последний раз тебя я поцелую,

Тебе губами тайну передам.

Ту, за которою, со смертью  рядом,

Ходил пять лет, забыв родную речь,

Под ненавистным спрятанными нарядом,

Чтоб Родину свою предостеречь.

Когда Москву предупредить удастся

О нападенье, об условном дне,

Пойду на плаху с ощущеньем счастья,

Исполнен долг…

Как жить хотелось мне!

5

Не смей вспоминать! Как чужая повесть

Пусть в памяти прежняя жизнь мелькнет.

Тогда под столицей шел первый поезд,

То был девятьсот тридцать пятый год.