Последний платеж - [2]

— Значит, он все же воздавал должное чудесам этого города… — примирительно улыбнулся Эдмон.

— И все же хотел «избавить» от них Русь и Москву, — улыбнулась Гайде. — А разве есть что-нибудь подобное во всем мире?

Медленно пройдя по обширной площади, обрамленной высокой могучей стеной древней кладки со своеобразным рисунком зубцов, гости приблизились к еще одной достопримечательности Москвы. Это была небольшая часовня. От ее широко раскрытых дверей веяло еще большим жаром, нежели с жаркого апрельского неба, заполненного солнцем. Этот жар исходил от бесчисленного количества непрерывно горящих восковых свечей самой различной толщины и длины: тонких, почти как колосок пшеницы; массивных — наподобие беломраморных колонн в миниатюре. Огромные серебряные канделябры вмещали то по одной такой гигантской свече, то по несколько десятков малых, закрепленных в разной величины гнездышках-ячейках. В свою очередь целые десятки таких канделябров на высоких и низких опорах теснились на сравнительно малом пространстве капеллы, словно устремлялись своим пылающим огнедышащим восковым войском к центральной внутренней ее стенке.

Здесь находилась едва ли не главная святыня Москвы — Мадонна Иверская или Грузинская, ибо по-старорусски Грузия именовалась Иверией. Спасенная от турецко-персидских нашествий на Афон, увезенная когда-то из Грузии, эта высокочтимая икона была подарена Москве, Руси, взявшей Иверию (Грузию) под свое покровительство.

Эдмон перед осмотром древней русской столицы во французском консульстве основательно вооружился разными сведениями о ней и сейчас мог щегольнуть ими перед Гайде.

Глава II НЕЗАСЛУЖЕННАЯ ПОЩЕЧИНА

Московские рестораны назывались трактирами. Ближайшим к Кремлю трактиром был знаменитый «Егор», расположенный в нескольких шагах от Иверских ворот.

К этому трактиру примыкал не менее известный «Охотный ряд». Это средоточие гастрономической московской торговли, где можно было приобрести все: от саженного осетра до целого лебедя тоже почти с саженным размахом крыльев, и от десятипудового дикого кабана до тридцатипудовой лосиной туши. Здесь также можно было найти и медвежатину, и индюшатину, и рябчиков, и тетеревов, и молочных поросят, и спинки дикой степной козы-сайгака, и любую икру — от зеленой, зернистой до угольно-черной паюсной!

Все эти огромные ресурсы для ублажения самых требовательных, избалованных или прожорливо-бездонных желудков были в любое время в распоряжении прославленного «Егора» — первейшего по размаху трактира Москвы, куда не гнушались заглядывать даже и коронованные особы. И этот пресловутый храм Чревоугодия, как и все в Москве, был своеобразен. Официанты в нем назывались «шестерка» или «беловый» — по необычному одеянию сплошь белого цвета: длинная до колен рубаха с плетеной подпояской, белые широкие штаны, на бегу раздувавшиеся, как паруса; белая громадная салфетка под мышкой. Не хватало лишь разве белого парика для совершенно законченной безупречно стильной полноты картины, но волосы у «шестерок» были, как правило, светло-русые, и ощущение общей белизны нарушалось.

Для развлечения гостей трактир «Егор» был наполнен десятками птичьих клеток с соловьями, канарейками, дроздами и даже попугаями. Все это пестрело, свистело на разные голоса, но было не в силах заглушить жизнерадостный галдеж, пьяную или хвастливую болтовню многочисленных посетителей.

Трактир даже высокого класса считался законным местом всяческого шума, пения не только птичьего, но и человеческого, пускай некоторые голоса поющих порой больше походили на козлиные или бычьи. Для особо почетных гостей хозяин, он же и главный метродотель, заводил редкую в то время музыкальную машину — немецкое подобие самоиграющей шарманки с пружинным заводом.

В это многопосещаемое заведение и повел Эдмон Дантес свою откровенно проголодавшуюся спутницу.

— Уж изучать Москву, так изучать! — шутливо произнес он, вводя Гайде в звенящий птичьими и человеческими голосами обширный трактир, который занимал целых два этажа здания, соединенных широкой гостеприимной лестницей. Его нижний этаж был чуть попроще, подешевле. Верхний же — украшали не только птичьи клетки, картины в тяжелых золоченых рамах, разные виды пальм, но и имелось несколько аквариумов огромных размеров, где плавали стерляди, предназначенные для приготовления ухи по выбору заказчика.

Изысканный вид Дантеса и его спутницы заставил солидного, бородатого, одетого в ливрею швейцара, указать им путь на верхний этаж.

— Пожалуйте, — сказал он уважительно и добавил, удивив гостей, — Сильвупле…

Эдмон уплатил за это приятное удивление серебряный рубль, в свою очередь изрядно удивив швейцара, не очень привычного даже здесь к таким щедрым чаевым: за одно лишь слово, за один лишь жест.

Поднимаясь с Гайде по лестнице, бережно поддерживая ее под руку, Дантес повторил:

— Как можно подумать о какой-то мести такому приветливому, доброжелательному народу! Хотя бы даже и за бедного Наполеона! Россия с ее народом сыграла роль руки и меча: Судьбы в отношении нашего великого соотечественника… Предадим забвению все подобные счеты! Судьбу не судят и Судьбе не мстят!