Последний перевал - [49]

Сначала под землей было тихо. Но чем дальше он полз, тем слышнее становились выстрелы и крики. Наконец он подполз под склад. В темноте нащупал выходной люк. Над головой гудели голоса, ухали выстрелы. Кто-то яростно ругался, кто-то стонал. Сверху что-то падало, с гулом стукаясь о пол. Епифан Парамонович чиркнул спичкой и, увидев в напольной крышке узкую замочную скважину, сунул в нее ключ, приподнял крышку. На него пахнуло едким горячим смрадом — жженой чумизой и винными парами. Высунувшись из люка, увидел над собой дощатую полку стеллажа, а прислушавшись, уловил рыдание дочери.

— Евлалия! — тихонько позвал он.

— Папаня? — испуганно отозвалась та и заглянула под стеллаж. — Ты откуда?

— Где Ванюшка? — нетерпеливо спросил отец.

— Вот он лежит, контузило его, — сквозь плач ответила Ляля.

Епифан Парамонович проворно подполз к сыну, ощупал его.

— Живой?

— Живой, — неуверенно ответила Ляля.

— А коль живой, бери его за ноги. — И шепнул в самое ухо: — Нора тут есть тайная… Унесем его домой.

Отец схватил сына под мышки и, задыхаясь в дыму, потащил под стеллаж. Уже в норе сердито засипел:

— Евлалия! Где тебя там черти придавили?

Не дождавшись ответа, потащил сына один.

Ляля догнала отца на половине пути. Они вдвоем вытащили Ивана на маскхалате из церкви и, озираясь по сторонам, понесли домой. Глянув на пылавший склад, Епифан Парамонович довольно прошептал:

— Пущай теперь горят синим огнем… Только бы наш выжил.

Ивана внесли в дом, положили на диван.

— Доктора бы ему, — сказала Ляля.

— Рассветет — приведем и доктора. Господи, твоя воля — только бы выжил! — взмолился Епифан Парамонович и, широко перекрестившись, выбежал из дома.

За окном клокотала в бочке сбегавшая с крыши вода, изредка доносились глухие выстрелы. Евлалия присела у дивана, тревожно поглядела на брата. Иван лежал неподвижно, плотно закрыв глаза и туго сжав губы. Слабый свет от ночника едва освещал его бледное лицо и белую повязку на лбу, наполовину прикрытую взъерошенным чубом. Темная тень от чуба косо падала на левую щеку, уходила к переносице и виску. Глядя на искаженное светотенями лицо Ивана, Евлалия подумала о том, как странно иногда получается в жизни. Она прочила этого разбитного чубатого парня себе в женихи, а он оказался братом. Чего только не случается на белом свете!

Иван очнулся часа через два. Открыл глаза и никак не мог понять, где он находится. Рядом стоял пузатый торшер с разрисованным цветным абажуром, на котором было изображено морское дно с золотыми и серебристыми рыбками. В простенке висела огромная картина — морской бой. Внизу — жирные иероглифы, напоминающие раковые клешни. И подумалось Ивану, что лежит он на морском дне и ждет, когда стихнут бушующие над Хинганом грозовые раскаты.

— Где я? — спросил он слабым голосом.

— Ты у нас, дорогой. Мы тебя с папашей принесли домой, — поспешила успокоить его Ляля.

— А р-ребята где? — затревожился он, пытаясь подняться.

— О ребятах не беспокойся. Я им показала тайный ход, и они тоже выберутся. Обязательно выберутся!

— П-пошли… к ним! — потребовал Иван.

Он резко поднялся с дивана, хотел встать на ноги, но не сумел и свалился на постель, ткнувшись головой в подушку.

— Ну что ты, милый, так волнуешься? — засуетилась Ляля, поправляя сдвинувшуюся повязку. — Если хочешь, я сейчас сбегаю к ним и все узнаю.

— П-пойдем, — снова попытался он встать.

— Тебе нельзя: там же японцы. Они схватят тебя!

Почувствовав свое бессилие, Ермаков положил на кулак закружившуюся голову, глухо вытолкнул из груди:

— И-и-иди к ним…

Ляля мигом выскочила из дома и через несколько минут вернулась обратно, радостная и возбужденная.

— Твои друзья в полной безопасности, — сообщила она прямо с порога. — Они теперь в церкви под замком. Я с ними через окошко поговорила. Про тебя спрашивали.

— В-все живы? — непослушным языком спросил Ермаков.

— Пить они просят, — спохватилась Ляля и, взяв стоявший на столе кувшин с водой, побежала в церковь.

На этот раз она вернулась очень скоро. Сильно чихала, терла покрасневшие глаза, едва выговаривала сквозь кашель:

— Ветер в нашу сторону повернул. Дымом все затянуло. Не сгорел бы наш двор.

— Что с р-ребятами? — поднял голову Иван.

— Ничего. Только раненый очень плох. Кровь изо рта идет. Бредит, тебя зовет…

— Б-бой идет? — спросил он, увидев в щелях ставней огненные вспышки пожара.

— Китайцы горелую чумизу растаскивают, а японцы в них стреляют. Чумизы им жалко, что ли?

В сенках скрипнула дверь, в комнату вошел отец с большими свертками в руках. Увидев очнувшегося Ивана с сержантскими погонами на гимнастерке, подумал: «Да он унтер!» Но не огорчился, а почему-то даже обрадовался, весело спросил:

— Очухался, Иван Епифанович? Возвернулся с того свету? Так и должно быть. Ермаковскую породу враз не свалишь.

Он пронес свертки в соседнюю комнату и тут же вышел обратно. Ляля напомнила ему о враче.

— Голова у него кружится.

— Может, обескровел? Свою по капле отдам — пущай только выздоравливает нам на радость, — ответил отец и снова заспешил к выходу.

— Отдохни, — попробовала остановить его дочь.

— Некогда отдыхать, прибрать надобно кое-что — растащут китайцы! — И добавил: — Не зевай, Хомка, на то ярмарка!