Последний перевал - [41]

В первую минуту Ивану захотелось крикнуть во все горло: «Что же ты наделал, отец! Как же ты, мерзавец, посмел покинуть свою землю и уйти за Аргунь!» Но он не мог крикнуть: спазмы сдавили горло, присох к нёбу язык. Епифана Парамоновича нисколько не смутила и не озадачила наступившая пауза: он посчитал, что их благородие хлебнули малость лишнего и вот теперь не могут повернуть языком.

— Чего стоишь как засватанная? — упрекнул он дочь. — Угощай дорогого гостя. Что есть в печи — на стол мечи!

Ляля убежала на кухню, а Иван, оправившись от шока, с удивлением подумал: как же это отец не узнал собственного сына? А впрочем, что же тут удивительного? Прошло пятнадцать лет. Тогда он был совсем мальчишкой. Кто ж его теперь узнает, тем более в военной форме! «Ну и хорошо, что не узнал, есть время собраться с мыслями, обдумать, что делать дальше», — рассудил Иван и решил не выказывать пока себя, посмотреть на эту удивительную встречу как бы со стороны.

Ермаков мельком окинул взглядом комнату. Обстановка была небедной: ковровые дорожки, паркетный пол, стол накрыт дорогой скатертью. Все это как-то не вязалось с бедной отцовской одежонкой, и Ермаков решил: видно, сторожит чуринское добро. Только зачем же понадобилось Ляле выдавать себя за купеческую дочку? Может, набивала себе цену?..

— Ну как вы тут поживаете, уважаемые соотечественники? — спросил Иван и, не снимая маскхалата, присел у стола на предложенный ему полированный стул.

— Какая тут жизня, дорогой товарищ! — застонал отец. — Перебиваемся с хлеба на квас да ждем своей кончины.

— Из каких мест пожаловали?

— Родом я воронишскай, а скитался по всему свету. Бродил, где хлебом пахнет.

— Каким же ветром занесло вас на чужую сторону? — спросил Иван, брезгливо впившись в отцовские глаза.

Отцу, видать, не хотелось ворошить старое, и он с раздражением крикнул суетившейся на кухне дочери:

— Евлалия! Где ты там запропастилась?

— Сейчас, папаня, сейчас, — откликнулась та из кухни.

Епифан Парамонович хотел перевести разговор на другое, но почувствовал, что уходить в сторону ему нельзя, и ответил неопределенно, туманно, лишь бы ответить:

— Каким ветром? Разя мало занесло суда русских с атаманом Семеновым да бароном Унгерном? Ума-то в молодости не дюже густо было засеяно. Трудно было понять, что к чему и куда тебя качнеть. Вот и сдуло за Аргунь, как чечеток в сильный буран. — Вытерев рукавом выступивший на лбу пот, он крикнул со злом: — Евлалия!

— Вы не спешите с угощением: я сыт по горло, — сказал Иван, вкладывая в эти слова свой, только ему понятный смысл.

— Нет, уж вы не побрезгуйте, товарищ командир. Для вас мы завсегда готовы, — услужливо сказал отец и закончил шутейным присловьем: — Живем не мотаем, пустых щей не хлебаем — хоть говяжий катях, а все болтается у щах…

Иван внимательно разглядывал старую, вытертую отцовскую рубаху и вспомнил, как мамка шила ее, красила луковой шелухой. У нее не было пуговок, и отец вырезал их из кожи. Одну вырезал неправильно: она торчала не кругляшком, а кривым арбузным семячком. В этой рубахе отец ходил по Ольховке, мастерил ему санки, ездил на пашню. Перед глазами Ивана всплыли черное вспаханное поле, зеленые курганы, украшенные алыми созвездиями марьиных кореньев, и скособоченная избушка, над которой заливался неунывающий жаворонок. Вспомнил про это Иван, и его душу защемила горькая досада и обида на сидящего перед ним человека. Эх ты, несчастный бедолага! Укатил за Аргунь в поисках счастья, да не нашел того, чего искал…

В комнату вбежала с подносом веселая, румяная Евлалия. Увидев на лице Ивана тяжелую хмурь, заговорщицки подмигнула ему: дескать, не робей — бог поможет! Епифан Парамонович забраковал принесенную ею бутылку шампанского, велел принести русской водочки, «чтоб чуйствительно было». Когда она вышла, Иван поглядел в маленькие, сверлящие отцовские глаза, испытующе спросил:

— Не скучаете по родным краям?

— Как не скучать? Да что поделаешь! Рад бы, говорят, в рай, да грехи не пущают.

— Сколько же лет грехам вашим? — спросил Иван, подогреваемый любопытством: что ответит отец? Сознается ли чистосердечно или понесет небывальщину?

Старик опустил глаза, подождал, пока Евлалия принесет заказанную бутылку, начал разливать в бокалы блеснувшую на свету водку. Бутылка подрагивала в его руке, стучала о края бокалов.

— Что считать? Почитай четверть века. За такой срок в других землях все грехи прощаются.

— Четверть века, говорите? — нахмурился Иван. — А по данным советского командования выходит по-другому. Зачем же вам кривить душой перед советской властью, гражданин Ермаков? Ведь ее на кривой не объедешь. Она и здесь вас нашла. От колхоза вы драпанули за Аргунь. Колхоз вам не приглянулся! Так ведь?

Всклокоченные брови Епифана Парамоновича подскочили кверху, маленькие глазки шильцем испуганно запрыгали, звякнул выпавший из рук бокал.

— Товарищ командир! Не погубите! Дайте умереть своею смертью! — взмолился старик и повалился на колени.

— Прощать мне вас нечего, — поднялся со стула Иван. — Вам надо просить прощения у своей брошенной жены Евдокии Григорьевны да у детей своих…