Последний остров - [120]

— Слышь, Егор, вот когда в старикашку с годами превращусь, как меня называть станут?

— Наверное, как и Сыромятина, по имени да отчеству.

— Ага, значит, так: «Лес этот выходил чудной дедок Михаил Иванович». Ну, тогда жить можно, тогда еще ничего, — Михаил поднялся и крикнул девчонкам: — Эй, вы, гулены! Домой пора вертаться!

Аленка вышла к берегу с сияющими глазами и букетиком нежных голубых цветов.

— Миша, посмотри, какой красивый букет собрала.

— Ну вот… — Михаил смутился от своей неожиданной растерянности: цветов этих он никак не ожидал увидеть в руках Аленки, да еще накануне ее отъезда. — Видишь, ты сама и нашла кукушкины слезки. А я за ними бегал к черту на кулички.

— Кукушкины слезки? Которые из твоей сказки?

— Они. Те самые… — и он даже отвернулся.

— Но ведь это нежные и смирные цветочки.

— Смирные, смирные. Смирнее некуда, — как бы оправдываясь перед Михаилом, сказала Юля. — Просила же не рвать их…

Аленка не поняла ее настроения и продолжала допытываться:

— Почему же ими старушки людей пугают?

Егор хмыкнул и попросил Юлю:

— Юль, изобрази свою бабусю.

— Была охота.

— Ну, Юль, ты ж в точности копируешь всех старушенций. И про цветочки бабкину присказку знаешь.

Юля еще поломалась для приличия и стала изображать. Она повязала косынку на старушечий манер, платье одним концом подола заткнула за пояс и схватила с земли хворостину. Да еще сгорбилась. Ну — копия ее бабки. Ребята покатились со смеху.

А Юля бочком подскочила к Аленке, уставилась на букетик в ее руках, перекрестилась и быстро-быстро запричитала, клюя острым носом воздух:

— Господиисусехристесынебожийспасиипомилуй! Да што же это такое деется, матушка ты моя, разболезная ты головушка? Не успела сама ишо от напастей оклематься, а новое горюшко на себя и всех нас кличешь. Брось это зелье, брось и забудь. И чтобы глазоньки твои в жисть его больше не видели…

— Закаркала, ворона… — почти взаправду пробурчал Егор, подыгрывая Юле.

Но она по-своему поняла его и аж подпрыгнула, тоже почти в настоящей сердитости от таких оскорбительных слов, и стала еще больше походить на свою бабку. Юля замахнулась на Егора хворостиной и затараторила:

— Я вот тебе покаркаю, нехристь басурманская! Я вот взгрею тебя хворостиной, безотцовщина ты голоштанная. Чего зубы-то скалишь, орясина стоеросовая?!

Михаил с Аленкой от души смеялись. А Егор залихватски сплюнул через плечо и небрежно проговорил, продолжая спектакль:

— Слабо. Ты, Аленка, не обращай на нее внимания. Пустомеля эта бабка. И внучка у нее, Юлька, такая же вредная. Только драться и умеет. Вчера хотел пошутить с ней, когда в теплом озере купались, так она меня головой под мостки… Чуть не захлебнулся… Летом все огурцы у них выпластаем.

Тут уж Юля не утерпела и прямо по-настоящему вытянула Егора хворостиной вдоль спины. Под смех и аплодисменты ребят Егор сбежал в лодку.

— Ну и зараза же ты, Юлька, — смеялся он уже из лодки. — Гитлера на тебя спустить, и тот бы сбежал. Вот те крест, все огурцы ваши вместе с плетями на тын развешу.

— А вдруг присватаешься к Юле? — хохотал Михаил. — Твои огурчики-то станут. Как же тогда хозяиновать по-уму?

— Ну и чо? Все одно спуску не дам! Не таковский.

Но Юльке уже надоело разыгрывать спектакль, и она совсем по-другому прикрикнула на Егора:

— Ладно, хватит петушиться, а то еще раз получишь.

— А я вам чо говорил? — обиженно замигал выпученными глазами Егор. — У нее одна манера — ежовые рукавицы. С такой женушкой не соскучишься. Пусть кто другой к ней сватается, а я лучше бобылем останусь…

Они переплыли озеро и причалили к мосткам напротив своего проулка, разделяющего подворье Разгоновых и Сыромятиных.

Троицын день только начинался. По домам идти еще не хотелось. Юля, пристроившись на мостках, начала заплетать венок из лесных цветов, которых она привезла от Полуденки целую охапку. Остальные просто так сидели в плоскодонке и смотрелись в зеркальную тишину воды. Там плыли далекие облака, по облакам бегали жуки-водомеры и плавно покачивались три рожицы. Одна была ушастая, вертела головой и походила на филина; другая — со вздернутым носом и даже в отражении походила на старую терку; третья имела две косички вразлет, глаза большие и синие, как небо.

За спиной Михаила что-то случилось. Это он понял, обратив внимание на побледневшее вдруг лицо Егора. Тот шмыгнул носом, зачем-то быстрым движением пригладил на голове вихры и прыгнул как ужаленный.

Лодка потеряла равновесие и перевернулась.

Помогая Аленке выбраться на мостки, Михаил увидел, что на взгорке в конце проулка стояла его мать и плакала, вытирая глаза передником, а к воде спускался военный.

С криком: «Батя!» Егор неуклюже выскочил на сухое, но тут же растерянно остановился.

По тропинке спускался человек в новенькой диагоналевой гимнастерке с погонами капитана. Ворот гимнастерки расстегнут, седая голова не покрыта, глаза старческие, усталые, невидящие.

Капитан чуть приостановился у кромки берега, виновато улыбнулся Егору, мельком глянул на девушек, потом на Михаила и… никого из них не узнал.

Но они узнали. Правда, что-то сдержало их или испугало во взгляде, и ребята замерли, боясь обронить слово, сделать шаг навстречу.