Последний орк - [9]

Восторг родителей был неописуем. Отец на радостях пообещал сделать сыну игрушку и спросил, чего бы ему хотелось. Ранкстрайл вмиг представил себя в рыцарских доспехах, с мечом в руке и с Нереллой под мышкой — защитником всех матерей и всех кур мира от всех орков со всего света, всех до единого, и, ни минуты не раздумывая, радостно закричал:

— Меть! Больсой меть!

И так же быстро об этом пожалел: снова радость утонула, как муха, упавшая в суп, жалко барахтаясь в агонии между сжатыми в щелку губами матери и обеспокоенным взглядом отца.

Глава вторая

Хорошо, что у них был мед, — с ним вернулась и радость.

Горшок открыли, как открывают реликвию, и мама дала ему немножечко, намазав мед на кусок хлеба, словно волшебный слой сладости и света, напоминавший сладость и свет ее улыбки.

Внутри горшка обнаружилась странная мертвая муха, большая, в черно-желтую полоску. Отец объяснил ему, что это пчела и что именно пчелы, а не боги, как поначалу думал Ранкстрайл, делают мед. Мать рассказала о даме, о том, как от нее исходили одновременно и сила и учтивость, как платье и прическа были украшены жемчугом, и так Ранкстрайл узнал, как называются маленькие круглые камешки, мерцавшие и переливавшиеся светом.

О мече больше никто не заговаривал, но отец все равно сделал подарок своему мальчику — вырезал для него флейту. Это был дорогой, почти бесценный подарок: требовалось очень много времени и внимания, чтобы выдолбить сердцевину, разметить и нанести резьбу, совершенно точно рассчитать место и размер отверстий, которые, задерживая или пропуская через себя воздух, рождали звуки и мелодию.

Когда отец еще рассказывал свою сказку о козе и волке и зарабатывал этим хоть какие-то гроши, он любил сопровождать рассказ игрой на флейте, усиливая напряжение и растягивая ожидание, увеличивая таким образом радость счастливого конца. Звук флейты принадлежал к тем немногим вещам, которые Ранкстрайл находил еще более невыносимыми, чем описание вышивки на платье принцессы и ее плаксивые жалобы, но, увидев радость, светившуюся в улыбке отца, и зная бесценность этой сложной работы, мальчик растроганно поблагодарил за подарок.

В ту же ночь родилась его сестра Вспышка. Отец повесил одеяло, отгораживая маленькую убогую постель Ранкстрайла от такой же убогой, но чуть большей постели, где должна была появиться на свет Вспышка. Ранкстрайл услышал плач новорожденной и сразу же за ним — ласковый голос мамы, утешавший ее. Он уже давно сообразил, почему у мамы был такой большой живот: внутри находилось живое существо, в животе у мамы, как и в животе у дамы, которая подарила ему горшок меда. Он позавидовал ребенку Цитадели, которому суждено было расти среди гирлянд сосисок и между вертелами, гнувшимися под тяжестью цапель. Плач смолк, и Ранкстрайл пожалел, что никак не мог вспомнить свое рождение, когда мама качала и успокаивала его самого. Было бы здорово запечатлеть это мгновение в памяти и наслаждаться им каждый раз, когда становится грустно и одиноко. Его самое раннее воспоминание относилось к тому дню, когда он разодрал себе коленки и отец промывал его царапины и даже нашел для него настоящую гроздь винограда, но это, наверное, было намного позже, чем когда Ранкстрайл родился, — он умел уже бегать и залезать на крыши домов. Но это тоже было приятным воспоминанием.

Ранкстрайлу уже доводилось присутствовать при родах кошек или самок хорьков, и он был в курсе, что происходит и как оно происходит. Кроме того, одновременно с первым криком новорожденной Ранкстрайл услышал запах, который невозможно было спутать ни с чем другим, — тяжелый запах крови, такой же сильный, как когда резали кур. Несмотря на это, показывая ему малышку, отец, по непонятным Ранкстрайлу причинам, рассказал какую-то запутанную историю о том, как один из больших черных аистов с красным клювом, пролетавших иногда над рисовыми полями, принес младенца прямо им на крышу. Было очевидно, что ребенок, даже новорожденный, весил слишком много для летящего аиста, особенно если тот, как утверждал отец, прилетел из-за облаков, что приблизительно равнялось расстоянию, отделявшему город от Черных гор.

Сестричка оказалась красной, со сморщенным и опухшим лицом, которое напоминало кожу черепахи, но отец немедленно назвал ее красавицей, — наверное, следуя той же логике, что и в рассказе про аиста.

Мать на целый день осталась в постели с малышкой, и Ранкстрайл понял, что семье это ничего хорошего не принесет: белье оставалось нестиранным и ужина не предвиделось. Ему хотелось посмотреть на сестричку вблизи, но он уже давно научился распознавать беспокойство в глазах родителей, и именно беспокойство возникало на их лицах, когда он приближался к Вспышке. Он понял, что они опасаются его вечной неуклюжести и долговязости, его способности ронять все, что попадалось ему на пути. Ранкстрайл вспомнил, как перебил их и так скудную столовую посуду, как, нечаянно упав, чуть не задавил Нереллу, чудом избежавшую смерти от орков.

Чтобы избавить родных от беспокойства и найти себе какое-нибудь занятие, он вышел из дома, пересек Внешнее кольцо с его постоянным опьяняющим запахом еды, кружившим голову любому, даже тому, кто не может позволить себе ничего, кроме воздуха. Под равнодушным взглядом стражников Больших ворот мальчик вышел в поля, залитые светом, раскинувшиеся средь кедровых лесов, миндальных и земляничных деревьев. Впервые он вышел за стены города один.